Кисаме не ответил сразу. Он посмотрел на её запястье, на тёмные прожилки, будто прикидывая, с какой скоростью яд разносился бы по его собственной системе, если бы Самехада вдруг решила устроить бунт. Потом скользнул взглядом вверх — на глаза. На лицо, которое пыталось быть бесстрастным, но сейчас было уязвимым, как открытая рана.
— «Весело», говоришь... — медленно повторил он, чуть насмешливо. — Осторожнее с такими открытиями. А то глядишь — и мои привычки перенимать начнёшь. А я, знаешь ли, к этому не готов.
Он отошёл на полшага, глухо хмыкнув. Меч на плече ещё подрагивал, отзываясь эхом на остаточную чакру в пространстве, будто ощущал, что всё ещё не насытился.
— Что до этой дряни... — он кивнул в сторону её запястья, — я просто выжал из себя всё, что мог.
Он говорил как будто устало, но без капли жалости. Просто факт. Простая констатация.
— А Самехада... — он поднял меч и слегка покачал им, словно извиняясь за его жадность, — помогает. Иногда даже слишком активно.
Кисаме немного помолчал, потом вновь взглянул на Ламиноко, чуть склонив голову набок, будто вглядываясь в неё внимательнее.
— Но ты держишься. Это хорошо. Тебя не так легко сломать. Значит, не зря тебя Итачи прикрыл.
Он снова пошёл вперёд, обогнав Ламиноко, но говорил уже тише, будто не для неё, а просто вслух, в пустоту:
— Внизу, значит... ловушки, печати, "затворы, что стонут". Не люблю поэзию в устах мертвецов. Слишком часто она оказывается правдой.
Спустившись к ступеням, ведущим в темнеющее подземелье, он остановился и подождал, пока Ламиноко догонит. Пол был влажным, покрытым осевшей от недавнего водоворота пленкой и грязью. Здесь вода уносила всё — но не запах. Не смерть.
— Пошли, — коротко бросил он. — Если там действительно "куклы" и "сосуды", то Орочимару не просто игрался с плотью. Он готовил нечто. А раз он это спрятал — значит, оно ему важно.
Он начал спуск. Свет факелов, закреплённых на стенах, мерцал неровно, отражаясь от застывших капель на каменных арках. Пространство сужалось. Пахло лекарствами, гнилью и... чем-то ещё. Слишком человеческим, чтобы быть просто мёртвым.
— Только не вздумай опять залезть кому-то в голову, — добавил он, не оборачиваясь. — Я уверен, что Итачи предупреждал тебя.
За очередным поворотом их взору открылась массивная зала, погружённая в приглушённый свет. Вдоль стен стояли стеклянные капсулы — высокие, в рост человека, испачканные изнутри, будто бы содержимое пыталось вырваться. Внутри — тела. Человеческие, полулюдские, совсем нелюдские. Некоторые с признаками трансформаций: дополнительные руки, чешуя, сросшиеся конечности. Некоторые — казались... незавершёнными. Без глаз. Без лиц. С потолка свисали трубки. Под потолком — зарешеченные проёмы, похожие на вентиляционные шахты, но из них капало что-то густое. Одна из капсул слабо подрагивала — словно внутри ещё теплилась жизнь, или, по крайней мере, подражание ей. Кисаме остановился.
— Вот и лаборатория, — тихо произнёс он, с оттенком отвращения в голосе. —  Это всё... он планировал использовать. Не просто сохранить.
Кисаме шагнул внутрь, запах лаборатории ударил в нос, словно гнилое дыхание самой земли. Слизь под ногами чавкала, стены дышали прошлым, пропитанным страданиями и химией, а воздух был густой, как старое молоко. Он шёл медленно, водя глазами по каждой детали, как охотник, что высматривает капканы.
— Похоже, мы наткнулись на его коллекцию, — пробормотал он, проходя мимо одной из капсул, где под мутной жидкостью плавал силуэт, напоминающий человека лишь отдалённо. — Или же музей безумия.
Мечник провёл пальцами по стеклу, на котором остались следы когтей. Или рук. Трудно было сказать. Внутри, за замутнённой стенкой, будто двигался язык — тонкий, раздвоенный. Тело было детским по размеру, но явно уже не человеческим. Кисаме нахмурился и прошёл мимо.
По обе стороны зала стояли ряды подобных капсул. Некоторые были разбиты — внутри лишь остатки жидкости и следы слизи, высохшей от времени. Некоторые — потрескавшиеся, но целые. Из одной шёл пар — ритмичный, как дыхание. Она была заклеена свитками с барьерными печатями, наполовину стёртыми. Кисаме остановился возле неё.
— Вот оно, — прошептал он, вглядываясь в вязь символов. — "Затворы, что стонут", да? — пальцы легко коснулись краёв печатей. — Действуют до сих пор... И если нарушить баланс — вся эта дрянь может выйти наружу.
Он обошёл капсулу по дуге, взгляд скользнул по полу. Слева, на стыке плит, была вдавленная линия. Почти незаметная. Он присел, провёл пальцами. Пыль, потёки реагентов. Печатей не было, но была... пустота. Как будто там что-то отодвинули. Или спрятали.
— Ничего. Только мрак, — пробормотал он, выпрямляясь. — Или я просто не теми глазами смотрю.
Он двинулся дальше. Отдельная секция лаборатории была отгорожена решёткой. За ней — хирургический стол, осыпанный остатками бинтов. Рядом — инструменты, от которых веяло чем-то звериным. Среди них — две маски. Одна — как у АНБУ, другая — лицо ребёнка, словно игрушка. Кисаме отвернулся, по его лицу пробежала тень. Он не любил тишину, насыщенную прошлым. И в этом месте она была гнетущей.
— Всё это... ловушки. Не из бумаги, не из чакры. Из страха. Орочимару знал, как он работает. Как пугает. И как делает это эффективно.
Он пошёл вглубь, к дальнему концу зала. Там стоял массивный металлический саркофаг — не открывающийся, не дышащий. Он был запечатан, но ни одной видимой руны. Рядом — рельефная плита в стене, будто бы часть архитектуры. Но слишком чистая. Не тронутая временем. Ни единой трещины.
— Вот и тупик, — глухо сказал он, оборачиваясь к Ламиноко. — А может и не тупик, но... если здесь есть проход, он спрятан лучше, чем черепа в этих банках.
Он провёл рукой по камню, но ничего не произошло. Ни дрожи, ни отклика. Самехада не отреагировала.
— Похоже, моя часть закончена, — пробурчал он и шагнул в сторону, позволяя Ламиноко осмотреть стену.
Он стоял в полушаге, спиной к телам в капсулах. Их дыхание — если оно было — уже не волновало его. Он только смотрел на партнёршу, ожидая.
— Ну что, Принцесса, — хрипло выдохнул Кисаме, — ты тоже не видишь здесь выхода, или твои глаза способны больше, чем просто отражать кровь?

Кисаме шагнул в сторону, когда клон Ламиноко сорвал бумажную печать. Мечник внимательно посмотрел на саркофаг. На вид каменная плита, но после снятия иллюзии чакра начала стекать по краям замка, как вода, потерявшая форму. Он не сказал ни слова, но Самехада у него за спиной напряглась. Даже она чувствовала, что под этой печатью что-то большее, чем просто запертая дверь. Кисаме присел и провёл ладонью по краю плиты. Поверхность едва заметно дрогнула. Он встал и посмотрел на Ламиноко.
— Не просто защита, — тихо произнёс он, больше для себя.
Она стояла рядом, не высказывая никаких эмоций, но он чувствовал: что-то её гложет. Не яд. Что-то личное. Может быть, реакция на его слова раньше — про привычки, про сражение, про Мангекё. Она была молчалива, но задержала на нём взгляд дольше, чем нужно. Это не осталось незамеченным. Но Кисаме не делал из этого выводов. Просто отметил. Внутренне. Когда она отвернулась, он опустил ладонь на крышку саркофага и толкнул. С хрустом в углублении сработал замок. Крышка начала сдвигаться в сторону, открывая металлический люк с тяжёлым замком и следами ржавчины. Он потянул за рычаг. Металл повиновался. Воздух из-под люка был сухим, чуть затхлым, с характерным запахом алхимических ингредиентов.
— Хм. Вот тебе и усыпальница, — буркнул он. — Спускаюсь первым.
Он не стал спрашивать, в состоянии ли она следовать. Он знал ответ. Прыгнув вниз, он приземлился на грубый каменный пол. Полость под саркофагом была переходом в скрытую часть комплекса. Потолок низкий, стены — обработанные кое-как, кое-где виднелись следы обвалов. Он зажёг старый факел у стены, пробуждая тусклое, ровное пламя. В этом свете всё выглядело проще и опаснее, чем в верхней части. Там было выставочное безумие. Здесь — личная работа. Когда Ламиноко спустилась следом, он обернулся, мельком скользнул взглядом по ней. Двигалась ровно, но он замечал, как она распределяет вес, как осторожно ставит ноги. Болела. Сдерживалась. В её лице ничего не изменилось. И это, пожалуй, было единственным поводом не сказать ничего вслух. Он пошёл вперёд.
Лаборатория занимала одно большое помещение, вытянутое вглубь. По обеим сторонам — деревянные и металлические полки, на которых стояли банки, коробки, флаконы, свитки. На некоторых — бумажные ярлыки, на других — метки с печатями, подавляющими чакру. Не хаос, но и не порядок. Всё лежало по-своему, и всё же ощущалось: здесь кто-то проводил много времени. Кисаме обошёл один из столов, заглянул в деревянный ящик. Внутри — ампулы, склянки, свитки с указателями. Он вытащил один флакон и поднёс к свету. Жидкость была прозрачной, с зеленоватым оттенком. Надпись была частично стёрта, но он различил символы «мутагенный», «ингибитор», «восстановление».
— Если кто-то и хранил противоядие, то именно здесь, — пробормотал он и поставил флакон на стол. — Проверь. Орочимару наверняка должен был иметь противоядие от яда своего подчиненного.
Он не стал настаивать. Противоядие — вещь нужная, но если она не доверяет составу, значит, не время. Однако он был уверен — это оно. Слишком точно по составу, слишком специфический профиль. Он продолжил осмотр. В дальней части помещения обнаружился узкий проход. Закрыт грубо — кусками бетона, щебня, металлической рамой. Сначала могло показаться, что это тупик. Но воздух двигался. Сквозняк. Он наклонился, приложил ладонь к полу — холодный. Под пальцами — еле уловимое дуновение.
— Здесь проход, — коротко сказал он, не оборачиваясь. — Идёт в сторону. Значит, есть тоннель на выход.
Он встал, поднёс факел ближе. Металл, камень, битая керамика. Стена была частично подорвана — видимо, не так давно. Временный завал. Орочимару всегда создавал запасные выходы. Он не был тем, кто доверяет даже собственным дверям. Он повернулся к Ламиноко.
— Забирай, что тебе нужно. Здесь мы закончили. К сожалению змеи тут не оказалось. Но зато у нас есть направление.
Он прошёл мимо неё, к одному из столов с заметками, оставленными там и подобрал один из листов. На нём была схематичная карта страны Рек и несколько точек отмеченных в заброшенных местах. Замок в котором они сейчас были, был одной из этих точек. Кисаме молча показал лист Ламиноко.

Кисаме шёл первым. Тоннель, по которому они теперь двигались, был узким, но выложенным добротно — каменные стены, пол утоптанный, но давно не чищенный, местами — с осевшими от пыли костями грызунов и птиц. Шаги Ламиноко были ровными. Он слышал — не спешила, но и не отставала.
— Ну и нора, — пробормотал Кисаме. — Если змей прячется в таких местах, не удивительно, что его сложно выкурить.
Тоннель извивался, поднимался вверх, становился шире. И в какой-то момент резко изменился. Каменные стены сменились деревянными подпорками. Прогнившие, чёрные, с торчащими ржавыми болтами. В воздухе появился специфический запах — ржавчина, древесный грибок, старая сажа. Это была шахта. Заброшенная. Древняя. На стенах кое-где висели железные кольца, к которым когда-то крепились канаты. Один пролом в полу был перекрыт досками. Другой зиял чёрной пастью в пустоту.
— Ну вот и бонус, — бросил Кисаме. — Шахта.
Он двинулся дальше. Через некоторое время проход выровнялся. Свет стал меняться — впереди проглядывал день. Неровный овал выхода из подземелья открывался в наклон, как пасть зверя. Ветер тянул прохладой и свежестью леса. Кисаме подошёл первым. Остановился. Слегка щурясь, выглянул наружу.
Свет ударил в глаза неожиданно ярко. Они выбрались на поверхность — холмистая местность, поросшая густым лесом. Далеко внизу виднелись вершины деревьев, а сам выход находился под склоном. Замок остался далеко позади, за линией холмов. Хорошее место, чтобы уйти незамеченным.
И всё бы ничего… если бы не голос:
— А вот и вы! Эй, эй, подожди, не прячься, я вас вижу! — прозвучал нараспев, глупо и весело.
Из-за дерева, будто материализовавшись из воздуха, выкатился Тоби. Его маска блестела, одежда была как будто только что выглажена. Он замахал руками, как ребёнок, завидевший друзей на ярмарке.
— Ой-ой-ой! Так это вы и были! Кисаме-сан, ну что же ты мне не сказал, что берёшь с собой новенькую?! — он подскочил к Ламиноко, закружив вокруг неё, будто рассматривая с ног до головы. — У нас что, конкурс на вступление? Или меня заменять собрались? Ах, я так и знал! Я чувствую конкуренцию! Я чувствую, когда кто-то слишком красив, слишком молчалив и слишком... Учиха!
Он ткнул пальцем в воздух рядом с её щекой, но не коснулся, словно поддразнивая.
— А ты, Кисаме, хитрец. Увёл и не сказал. Даже приветственной церемонии не устроил! Где традиционные камни, подбрасываемые в честь новобранцев? Где данго? Где веселье?
— Хватит верещать, — хрипло бросил Кисаме, сдерживая раздражение. — Мы не на гулянке.
— Уууу, — Тоби подпрыгнул и покрутился, — кто-то сегодня не выспался!
Из тени у деревьев появился Зецу. Он вышел неспешно, из складки ствола, будто был там всё время.
— Мы нашли новое логово, — произнёс он сухо. — Не слишком далеко. Вглубь леса. Но... оно не пустое. Там кто-то есть.
Кисаме прищурился, медленно перевёл взгляд с говорящего на тёмную стену деревьев, сквозь которую пробивались редкие лучи солнечного света. Воздух здесь был более чистым, свежим — после сырой, гниющей тьмы подземелий казался почти вызывающе живым. Самехада у него за спиной чуть шевельнулась, будто отозвалась на новые слова.
— Кто-то? — переспросил он с ленивым интересом, хотя глаза его сразу стали внимательнее. — Ты не уточнишь?
— Пока не знаю, — ответил Зецу. — Я только наблюдал. Но есть вероятность, что они уже получили сигнал. Возможно, у Орочимару оставались методы мониторинга. Не удивлюсь, если туда уже стянулись остатки его охраны или подопытные.
Кисаме кивнул, всё так же не оборачиваясь. Ламиноко стояла рядом — и в этот момент в разговор, как водится, вклинился Тоби, хлопнув себя по маске, как будто только что вспомнил о чём-то невероятно важном:
— Ах да-да-да! Чуть не забыл! — воскликнул он, по своей манере подскочив ближе и как бы между делом приобняв Ламиноко за плечи. — Ты ведь новенькая, да? Ну, почти! Мы с тобой ещё даже не провели нашу традиционную «приветственную беседу»!
— Что ещё за беседа?.. — буркнул Кисаме, едва заметно выгнув бровь.
— Та самая! Новичок — и я! — Тоби поднял указательный палец, крутанулся на пятке и уже оказался чуть в стороне. — Всё строго конфиденциально. Только для ушей тех, кто пока ещё не обзавелся свадебным колечком, ахах!
Тоби повернулся к Ламиноко и сделал приглашающий жест:
— Пошли, пошли. Две минуточки. Поделюсь парой тёплых секретов! Я ведь старший! И должен поддержать младшую!.
С этими словами он шагнул в сторону, при этом глядя на неё как школьник, подбивающий кого-то на побег с урока. Кисаме слегка напряг подбородок, взглянув на Ламиноко.
— Если он предложит тебе носить маску с глазами жабы — откажись, — сухо бросил он и повернулся обратно к Зецу. — Ладно. Веди.
Зецу молча кивнул. Он уже начал двигаться в сторону тропы, скрытой за валунами, поросшими мхом. Перед тем как окончательно скрыться за деревьями, Кисаме обернулся, не к Тоби — к ней. Взгляд у него был почти усталым. Но цепким.
— Не задерживайся, — сказал он негромко. — Если кто-то там нас уже ждёт, то лучше, чтобы ты не шла одна.
Это не было приказом. И не заботой. Это был... факт. Такой, каким он его видел. Он не ждал ответа. Повернулся и пошёл за Зецу, на ходу чуть поправляя лямку Самехады, уже чувствуя, как его шаг меняется — снова тяжелеет, приближаясь к тому, каким был в бою. Впереди ждало ещё одно логово. А значит — ещё один бой.
Тем временем Тоби уже зашагал чуть в сторону, разглядывая Ламиноко так, словно впервые видел. Наклонял голову то вправо, то влево, при этом приговаривая:
— Хммм. Ну надо же. Шаринган есть. Ходишь с Кисаме. Уж не конкурент ли ты мне и Итачи на место в команде «таинственных, но харизматичных»?
Он с шумом вдохнул, закинув руки за спину:
— Ох, как же сложно мне теперь будет! Талантливая, молчаливая, с трагическим прошлым и безупречным чувством дистанции! Да ты же анкету Акацуки по всем пунктам прошла!
Тоби снова сделал круг вокруг неё, покачиваясь на ногах:
— Так вот, раз уж мы теперь почти коллеги, у меня для тебя совет, новенькая. Первый, важный и бесплатный: не забывай, что каждый тут — волк в маске. Кто-то — без маски. Кто-то — без волка, хе-хе. Но ты держи дистанцию. Даже от милых.
Он замер на миг, и голос его стал неожиданно спокойным. Слишком спокойным, как для того Тоби, что только что прыгал как цирковой клоун:
— Особенно от тех, кто умеет врать так, как будто это чистая правда.

— Представиться? — переспросил Тоби, чуть наклонив голову вбок, будто бы всерьёз задумавшись над её требованием. Маска перекосилась вместе с движением шеи, давая ощущение, будто само выражение его лица — за этой оранжевой спиралью — стало внимательнее. — Странное слово. С него обычно начинается доверие… а иногда — предательство. Ты уверена, что хочешь начать именно с этого?
Он не ждал ответа. Повернулся к ней боком и медленно прошёлся вдоль обломанного корня дерева, опираясь рукой на неровную поверхность ствола. Вся его манера — расхлябанная, вальяжная, почти небрежная — вдруг напоминала скорее актёра, чем бойца. Но голос… голос уже не играл.
— Ладно. Пусть будет Тоби. Все ведь зовут меня так. Привычно. Удобно. Безопасно.
Он повернулся снова, теперь уже к Ламиноко лицом, сохраняя лёгкую дистанцию. Но ни прыжков, ни дурашливости больше не было. Ни шуток про конкуренцию, ни дерганий. Он стоял ровно, и если бы не маска — выражение его лица, вероятно, показалось бы ей совершенно незнакомым. Не тем, что было до этого.
— Ты ведь думаешь, что всё поняла. Что разобралась. Что тебе дали возможность двигаться самой, выбирать, решать. — Его голос был негромким, спокойным, но с каждым словом чуть плотнее. — Итачи спас тебя. Дал тебе шанс. Он вывел тебя из ловушки, верно? Но ты задумывалась — зачем?
Тоби поднял палец, покачал им в воздухе, как бы предостерегающе.
— Не пойми меня неправильно. Я не говорю, что он плохой. Не называю его предателем. Но скажи: ты точно знаешь, где он сейчас? Где должен быть? Что именно он делает? Кто он на самом деле?
И тут, как будто специально подгадав момент, вдали, вглуби леса, прозвучал первый взрыв — глухой, но ощутимый. Воздух будто задержал дыхание на секунду, а птицы с ближайших веток взвились вверх. Тоби даже не дёрнулся. Только приподнял голову, словно уловив звуковую волну на вдохе.
— Страна Молний ведь далеко, — сказал он после небольшой паузы. — Там сейчас должен быть Итачи. С Конан. По поручению Пейна.
Он не улыбался, не говорил насмешливо. Слова звучали ровно, как факт, отмеченный на карте, как заметка в старом отчёте. Но через секунду — второй взрыв, такой же по громкости, эхом повторивший первый, идущий, казалось, из того же направления. Они не были рядом, но и не были за горизонтом. Именно на такой дистанции, чтобы насторожить, но не объяснить.
— Интересное совпадение, не находишь?
Он подошёл ближе, но не вторгался в пространство — остановился в двух шагах. Не угрожал. Не нависал. Просто стоял и говорил, как будто они обсуждали расписание поезда.
— У каждого из нас есть прошлое. Кто-то о нём помнит. Кто-то притворяется, что забыл. А кто-то... живёт в нём. Снова и снова. — Он опустил взгляд на землю, будто бы говоря о себе. — Есть место, на востоке. Оно давно заброшено, никто туда не заглядывал. Но ты наверняка должна узнать его. Домик в лесу.
Пауза. Он говорил это без пафоса. Будто бы предлагал прогулку.
— Не предлагаю тебе выбирать сейчас. Но если ты хочешь увидеть... не рассказ, не слух, не воспоминание, а факт — я могу показать. Увидишь все собственными глазами.
Он вновь повернул голову в сторону, где исчезли Кисаме и Зецу. Пауза затянулась. А потом добавил чуть мягче:
— Ты ведь и сама знаешь: правда редко бывает чёрной или белой. Она чаще пахнет землёй. Смешанной с пеплом. Смешанной с ложью.
Он сделал ещё полшага вперёд, и голос стал чуть тише:
— Я не тяну тебя за руку. Не прошу предавать. Не заставляю выбирать. Просто предлагаю увидеть. Всё остальное решишь сама. Никто не мешает вернуться. Никто не будет держать.
Он посмотрел в глаза — или, по крайней мере, туда, где они были. Его взгляд не был тяжёлым. Но был точным.
— Или догоняй Кисаме. Он хороший партнёр. Прямой. Честный, по-своему. Он не спрашивает. И не лезет. С ним проще.
Последняя фраза прозвучала почти с грустью. И всё же — без давления.
— Иногда ты не узнаешь, где ты стоишь, пока не сделаешь шаг в сторону.
Он замолк. Спокойно. Не убирая взгляда. И впервые за всё время — просто ждал. Не комментировал. Не провоцировал. Только стоял. И давал ей тишину. Весь его монолог он говорил с ней так, словно видел её насквозь, сквозь маску Такеши, что она нацепила на себя.

Тоби стоял молча, будто вслушиваясь в её голос. Ни движения, ни дурашливых жестов, ни театральных кивков. Только лёгкий наклон головы — почти незаметный, как у зверя, затаившегося в ожидании.
— Далеко, говоришь?.. — тихо повторил он за ней, будто примеряя её слова на что-то своё. — Возможно. Для того, кто хочет забыть, — всегда далеко.
Голос звучал мягко. Почти задумчиво. Но в этой мягкости чувствовалась странная острота, как в еле натянутой струне.
— А для тех, кто не хочет быть куклой, — близко, — добавил он, и будто случайно прошёл мимо неё, шагнув вбок, давая почувствовать движение воздуха.
Он остановился чуть дальше, опустив руки в карманы, и теперь словно бы лениво изучал просвет между деревьями, откуда доносился гул недавних взрывов.
— Ты спрашиваешь, почему я выбрал "Тоби"? — не оборачиваясь, произнёс он. — А зачем тебе знать имя? Чтобы к нему прицепить ожидания? Чужие истории? Лишнюю веру?.. Или лишнюю ненависть?
Он наклонил голову, как будто прислушиваясь к себе самому.
— Тоби, Мадара... Какая разница? Все имена — это маски. Как твоя была. Как их — всех, — он махнул рукой в сторону ушедших Кисаме и Зецу. — Разве для тебя важно, кто именно сказал тебе правду? Или для тебя важнее, чтобы она звучала удобно?
Он повернулся обратно к ней. Теперь не было в нём ни угрозы, ни притворной глупости. Только странная, вязкая тяжесть в каждом слове, в каждом движении.
— Ты хорошо держишься, — тихо сказал он. — Лучше, чем я думал. И лучше, чем он надеялся.
Он не уточнил — кто именно «он». Но в воздухе между ними имя звучало почти безмолвно. Итачи. Тоби чуть склонился вперёд, будто сократив дистанцию невидимо для глаз.
— Знаешь, в чём самая страшная ложь? — спросил он почти ласково. — В той, которую ты выбираешь сама. В той, которую хочешь слышать.
Молчание на секунду завесило их.
— Ты веришь, что всё под контролем, да? Что Итачи — твой щит. Что его миссия чиста. Но что, если его миссия — не тебя защищать? Что, если ты — его козырь? Последний туз в его игре против того, кого он действительно боится?
Тоби сделал короткий шаг вбок, будто обходя её по дуге. Голос его звучал всё так же вкрадчиво, но теперь в нём слышалась глухая насмешка.
— Сколько техник ты уже раскрыла, Ламиноко? Сколько силы у тебя в глазах? — он слегка кивнул в сторону её головы, не глядя прямо. — И сколько ещё можешь раскрыть, если очень, очень захочешь?
Он остановился, медленно подняв палец к уровню груди.
— А теперь подумай. Если бы у тебя был такой козырь... ты бы отпустила его свободно? Или сохранила для самой трудной партии?
Он позволил тишине опуститься снова. Теперь без нажима, без фальши.
— Просто подумай об этом.
Он отвернулся, будто собираясь уже уходить. Но замер на полпути.
— Что до прошлого... — голос его стал почти спокойным, но что-то в нём скребло изнутри. — Учиха Такеши был твоим отцом, верно? Он всегда подражал мне, но был слишком  нетерпеливым. Поспешил, даже когда...
Он осёкся, будто едва не сказал лишнее. Или сделал вид.
— Если хочешь, — мягко добавил он, — я покажу тебе. Покажу не слова. Не рассказы. Покажу землю, в которую вбили правду. Которую не отмоешь ни водой, ни кровью.
Он снова обернулся, глядя на неё из-под тени маски.
— Но я не уговариваю. Я не держу за руку. Я просто стою здесь. И просто даю тебе дорогу, если хочешь ступить.
На этот раз он действительно замолчал. Просто стоял, не навязывая выбора. Не давя. Но и не отпуская её из кольца своих слов.

Обито стоял неподвижно, будто не воспринимая ни жестов, ни слов. Он не дёрнулся, когда катана — материализовавшаяся из её ладони — с холодным, сухим звуком рассекла воздух и вошла точно в грудную клетку. Металл прошёл сквозь тело, не вызвав ни брызга крови, ни звука. Он просто... не встретил ничего. Пространство вокруг лезвия чуть исказилось, словно поверхность воды, в которую бросили камень. Катана прошла сквозь него, как сквозь тень. Обито лишь повернул голову, задержав на ней взгляд — ровный, почти бесстрастный.
— Хорошо. Не веришь словам. Проверяешь делом. Это правильно, — проговорил он с лёгкой хрипотцой, ни на шаг не отходя от неё. — Так поступают те, кто не ищет утешения. Только истину.
Он сделал короткий шаг в сторону — клинок выскользнул из его тела, не оставив следа. Сложно было сказать, пошёл ли он на уступку или просто дал ей понять: она могла бы нанести удар — но не способна была причинить вред. Ни сейчас, ни потом.
— Но в том, что ты ищешь правду, — добавил он после короткой паузы, — ты, увы, всё ещё как ребёнок. Веришь в то, что линии на карте нарисованы от руки. А не кровью.
Теперь в голосе звучала отстранённость. Словно он уже сделал вывод. Словно решение принято.
— Я думал, ты из тех, кто хочет знать. Кто умеет смотреть глубже, чем слепо следовать чужой воле. Но, видно, ошибся.
Он посмотрел в сторону — туда, где в густой тени леса скрылись Кисаме и Зецу. Казалось, он что-то отметил для себя, сверил, запомнил. Потом вновь повернулся к Ламиноко.
— Будешь продолжать идти по чужому пути. Верить в чужую правду. Даже когда она уже трещит по швам, — голос звучал спокойно, но в нём ощущалось давление, будто его слова накладывались на нервы. Воздух у его плеча зазвенел, словно натянутая струна. Воронка пространства начала медленно сжиматься, собирая его тело внутрь.
— Запомни хотя бы это, — добавил он, теперь уже на фоне искажённой тени, — Итачи уже однажды вырезал собственный клан ради "высшей цели". Не из ненависти. Из расчёта.
Он посмотрел на неё ещё раз. Прямо. Устойчиво. Без напора — как будто просто оставлял метку в её памяти.
— Убедись, что ты не станешь следующей жертвой его выбора. Я буду наблюдать.
Его силуэт померк, затянулся пространственной воронкой Камуи. Всё исчезло бесследно, будто он и не стоял здесь вовсе. Остался только слабый холод в воздухе, где он ещё мгновение назад говорил — и тишина, которую нельзя было заполнить сразу.

Тропа под ногами была сырой, будто земля помнила недавний дождь, хотя небо над головой стояло безоблачным. Лес в этих краях дышал иначе. Не так, как в Стране Огня, где даже мрак казался тёплым. Здесь деревья росли плотнее, и кора у них была тёмная, будто покрытая сажей. Пахло каменной пылью, влагой и старыми травами, что умирали без солнечного света. Всё напоминало следы Орочимару — извивающиеся, тёмные, выверенные, как паутина в щели между двумя камнями.
Кисаме шёл первым. Широкими шагами, точно и не глядя под ноги — словно сам лес отступал перед ним, чувствуя присутствие Самехады, привязанной к спине, как кровожадная тень. Меч то и дело вздрагивал лёгкой дрожью, улавливая в воздухе остатки чужой чакры, но пока молчал. Пресыщен. Или насторожен. Возможно, оба.
Рядом, на полшага позади, двигался Зецу. Тихо, почти неслышно, как всегда. Он не шептал, не отпускал язв, не давал двусмысленных реплик. Лишь скользил рядом, как полузабытая мысль.
— Она идёт, — наконец произнёс он, не глядя в сторону.
Кисаме не остановился. Только чуть скосил глаза вбок, не меняя темпа.
— Поздно. Значит, разговор затянулся, — бросил он глухо. — Он говорил с ней?
— Он всегда говорит, — откликнулся Зецу, и в голосе не было ни тени шутки.
Кисаме молчал. Не потому, что нечего было сказать, а потому что ответы больше не казались нужными. Он не знал, что именно Тоби шепнул ей в этой чаще, но знал: всё, что тот делает — не для того, чтобы утешить. Только чтобы встряхнуть. Разобрать на части, пока не останется ничего, кроме боли и вопроса: «А кем ты была до этого?»
За спиной раздался едва уловимый шелест — слишком лёгкий, чтобы быть угрозой. Она. Он не оборачивался, просто медленно выдохнул.
— Жива. Не выжгла себе глаза. Уже достижение, — произнёс он, не без ехидства, но без желания уколоть.
Шаги Ламиноко были бесшумны, но тяжесть в воздухе сменилась. Она изменилась. Не внешне — лицо всё то же: закрытое, холодное. Но внутри что-то сдвинулось. Не сломалось. Не раскололось. Скорее, как трещина в стекле: тонкая, но теперь там, где раньше было целое.
Зецу лишь хмыкнул.
— Он оставил ей вопрос, — проговорил он. — Не ответ. Это гораздо хуже.
— Мне всё равно, — ответил Кисаме, с неожиданной прямотой. — Пусть переваривает. Главное — не отравилась.
Он шагнул через старый корень, выступивший из земли, будто чья-то кость. На тропе снова стало темнее — деревья срослись плотнее, и в их густых переплетениях угадывался след техники маскировки. Возможно, остатки старого барьера. Возможно — замерзшие отпечатки чьего-то страха.
Ламиноко шла рядом, шаг в шаг. Словно и не было паузы. Словно разговоров с Тоби не существовало. Но Кисаме видел: лицо — камень. Плечи — чуть жёстче, чем раньше. Взгляд — другой. Надменный. Закрытый. Как у зверя, которому недавно показали клетку. Но он промолчал.
Он не интересовался, что ей сказали. Он уже видел: что-то сказали.
Тропа стала уже. Воздух плотнее. Пахло серой землёй и медленно тлеющим терпением. Кисаме прищурился — впереди лес раздвигался наискось, как если бы кто-то сдвинул деревья в сторону, прокладывая тоннель вглубь. Это было неестественно. Слишком аккуратно для природы. Слишком разумно для зверя. Так вросли бы корни, если бы кто-то кормил их чакрой. Или страхом.
— Здесь, — глухо выдал Зецу, остановившись на секунду. Его черты дрогнули, будто одна половина лица шептала другой что-то неприятное.
Кисаме замер, склонившись вперёд, нюхая воздух. Самехада у него за спиной дрогнула — и сразу затихла. Не от страха, нет. От предвкушения. Впереди было много чакры. Слишком много. Разных. Слепленных. Протухших.
— Да, — он выдохнул, — гнездо.
Логово Орочимару было близко. Но не как цель, к которой идут, — как чёрная дыра, к которой тебя тянет. Даже если не хочешь. Даже если не готов.
— Кто-то внутри уже знает, — продолжил Зецу. — Думаю, часть ушла к бою. Ты слышал? Там, за холмами. Они двинулись на шум.
Кисаме кивнул. Не от удивления — от подтверждения. Он это почувствовал ещё минуту назад, когда воздух стал иным. Когда чакра, тонкими нитями связанная с деревьями, зазвенела от напряжения. Кто-то вытащил меч раньше положенного. И это значило только одно: у них появилось окно.
— Значит, охраны меньше, — пробормотал он. — Или те, что остались, — крепче зубами.
Он повернулся на полоборота, впервые за долгое время взглянув на Ламиноко напрямую. Взгляд — ровный, прямой. Такой, каким смотрят не на союзника, а на соратника по бою. Кисаме не требовалось, чтобы она что-то сказала. Он уже принял: если она идёт — значит, готова. Если осталась — значит, будет сражаться.
— Как только мы подойдём ближе, — заговорил он, — Самехада ударит первой. Печати, ловушки, охрана — всё это неважно. Они почувствуют нас, как только земля под ногами хрустнет. Но ты не тяни с глазами. Не думай. Если пойдёт бой — выжигай всё. Змей любит ставить на чаши весов твою совесть. Не дай ему времени говорить.
Он говорил спокойно, без пафоса. Как солдат, что делит инструкции перед штормом. Даже Зецу, казалось, не решился вставить реплику.
— Я беру удар на себя. Выхожу первым. Если кто-то уходит — не гонись. Если что-то кричит — не слушай. Всё, что ты видишь там, — его. И всё, что ты не успеешь добить — завтра вернётся, что бы отомстить.
Кисаме повернулся, и шаг его стал другим. Более тяжёлым. Более прямым. Он не крался. Он не маскировался. Он шёл, как хищник, которому незачем прятаться. Потому что страх — это трата времени. А у них его осталось мало.
Впереди, за двумя валунами, начиналась открытая скальная платформа, вросшая в склон. На ней виднелась старая лестница, ведущая вниз — к зияющей пасти пещеры. Над входом — символ Отогакуре, вырезанный неровно, будто когтями. Самехада дёрнулась. И зарычала. Кисаме оскалился. Без радости. Но с ясностью.
— Вот и дом. Пора стучаться.

Он почувствовал их запах ещё до того, как увидел вход. Камень был старым, поросшим мхом, но не природным — его выкладывали руками, которые знали толк в лабиринтах. Запах гнили. Змеиной кожи. Старая кровь, въевшаяся в щели. Логово. Кисаме остановился перед тёмным провалом в скале. Воздух внутри был не таким свежим, как снаружи, и пахнул сыростью. Самехада тихо зашипела — не тревожно, нет. Скорее… предвкушающе.
— Вход, — глухо сказал он, словно озвучил то, что и так было ясно.
Рядом с ним Зецу замер, подняв голову. В его взгляде, как всегда, не читалось ничего человеческого — только холодное безразличие.
— Мы уже пересекли барьер обнаружения, — пробормотал он. — Всё открыто. Это очевидная засада.
Кисаме фыркнул.
— Отлично. А то я начал скучать, — губы его растянулись в кривой оскал.
Зецу не ответил. Лишь шагнул в сторону, коснувшись ладонью древесного корня, что пробился сквозь каменную кладку. Его тело стало тусклее, края поползли, как в воде, и без единого звука он ушёл под землю.
— Удачи,— выдохнул он погружаясь. — Я все запишу. Встретимся после, если доживёте.
— Пошёл ты, — бросил Кисаме, с привычной ухмылкой, не оборачиваясь.
Он сделал шаг. Потом второй. И в этот миг воздух сгустился.
Сначала — тихий шелест, как будто ветер коснулся листвы. Потом — движение. Быстрое. Слаженное. С четырёх сторон. Из теней, с ветвей, из расщелин.
— Вот и они, — пробормотал Кисаме, чуть откинув голову. — Наконец-то.
Первый атакующий появился справа — низкий, жилистый шиноби с металлической маской и когтями, покрытыми ядом. Он рванулся вперёд, стараясь зайти под руку. Второй — сверху, прыгнул с ветки, обрушивая вниз связку взрывных кунаев. Третий и четвёртый появились синхронно — один из тоннеля, другой прямо из-под земли, в вихре земли и песка.
Кисаме не отступил ни на шаг.
— Самехада, — прорычал он.
Меч уже был в руке. Как будто знал, что его время. Первый удар разрезал воздух слева. Самехада зажужжала, впилась в тело, вырвала чакру и швырнула шиноби обратно в кусты, где тот уже не поднялся.
Кисаме развернулся. Сверху — второй враг. Он метнул связку кунаев, от которых Кисаме закрылся мечем. Прогремел взрыв.
Третий атаковал Ламиноко из под земли, направляя в неё острую земляную пику, извивающуюся как змея. Острый конец её тускло поблескивал в ядовито-зеленом цвете.
Последний не атаковал сразу. Он выжидал на выходе из тоннеля и ожидал резульататов атаки. Тело его — обмотанное бинтами, лицо закрыто клобуком. Но чакра его была плотная, змееподобная. Он знал техники звука.
Кисаме успешно защитившийся от взрыва, взмахнул мечем еще раз, пройдясь по тому, кто эти кунаи кидал. Попытка защититься лишь усугубила ситуацию и мужчину откинуло в сторону, сильно приложив о ствол дерева.
Звуковая чакра рассекла воздух — звук, трель, попытка сбить координацию. Мгновение дезориентации, и Кисаме будто споткнулся в собственной голове. Но Самехада взвыла — её не сбить звуком. Она рвалась вперёд.
Мечник послушался своё оружие и выставил её перед собой. Шиноби вынырнул из дыма, атакуя его длинной катаной. Самехада внезапно раскрылась, втрое увеличившись в объеме и расставив в разные стороны шипы. Шипы, что тут же пронзили атакующего шиноби и тот с криком и неверием в глазах, рухнул на землю.
— Всё? — хрипло спросил Кисаме в тишину. — Или ещё кто-то хочет умереть?
Мечник обернулся, глядя как там дела у Ламиноко.
— Пора добраться до этого гада.
Он выпрямился. Тело гудело от приятного напряжения. Небольшая разминка. Но слишком короткая. Как предвкушение, а не пир. Кисаме взглянул на вход в логово. Каменные плиты. Запах змеиной кожи. Темнота, из которой не веяло ничем, кроме гнили. Он усмехнулся.
— Ладно, — сказал он, больше себе, чем кому-то ещё. — Пошли внутрь. Посмотрим, кого ещё Орочимару держит на цепи.
И сделал шаг в темноту.