Кисаме не ответил сразу. Он посмотрел на её запястье, на тёмные прожилки, будто прикидывая, с какой скоростью яд разносился бы по его собственной системе, если бы Самехада вдруг решила устроить бунт. Потом скользнул взглядом вверх — на глаза. На лицо, которое пыталось быть бесстрастным, но сейчас было уязвимым, как открытая рана.
— «Весело», говоришь... — медленно повторил он, чуть насмешливо. — Осторожнее с такими открытиями. А то глядишь — и мои привычки перенимать начнёшь. А я, знаешь ли, к этому не готов.
Он отошёл на полшага, глухо хмыкнув. Меч на плече ещё подрагивал, отзываясь эхом на остаточную чакру в пространстве, будто ощущал, что всё ещё не насытился.
— Что до этой дряни... — он кивнул в сторону её запястья, — я просто выжал из себя всё, что мог.
Он говорил как будто устало, но без капли жалости. Просто факт. Простая констатация.
— А Самехада... — он поднял меч и слегка покачал им, словно извиняясь за его жадность, — помогает. Иногда даже слишком активно.
Кисаме немного помолчал, потом вновь взглянул на Ламиноко, чуть склонив голову набок, будто вглядываясь в неё внимательнее.
— Но ты держишься. Это хорошо. Тебя не так легко сломать. Значит, не зря тебя Итачи прикрыл.
Он снова пошёл вперёд, обогнав Ламиноко, но говорил уже тише, будто не для неё, а просто вслух, в пустоту:
— Внизу, значит... ловушки, печати, "затворы, что стонут". Не люблю поэзию в устах мертвецов. Слишком часто она оказывается правдой.
Спустившись к ступеням, ведущим в темнеющее подземелье, он остановился и подождал, пока Ламиноко догонит. Пол был влажным, покрытым осевшей от недавнего водоворота пленкой и грязью. Здесь вода уносила всё — но не запах. Не смерть.
— Пошли, — коротко бросил он. — Если там действительно "куклы" и "сосуды", то Орочимару не просто игрался с плотью. Он готовил нечто. А раз он это спрятал — значит, оно ему важно.
Он начал спуск. Свет факелов, закреплённых на стенах, мерцал неровно, отражаясь от застывших капель на каменных арках. Пространство сужалось. Пахло лекарствами, гнилью и... чем-то ещё. Слишком человеческим, чтобы быть просто мёртвым.
— Только не вздумай опять залезть кому-то в голову, — добавил он, не оборачиваясь. — Я уверен, что Итачи предупреждал тебя.
За очередным поворотом их взору открылась массивная зала, погружённая в приглушённый свет. Вдоль стен стояли стеклянные капсулы — высокие, в рост человека, испачканные изнутри, будто бы содержимое пыталось вырваться. Внутри — тела. Человеческие, полулюдские, совсем нелюдские. Некоторые с признаками трансформаций: дополнительные руки, чешуя, сросшиеся конечности. Некоторые — казались... незавершёнными. Без глаз. Без лиц. С потолка свисали трубки. Под потолком — зарешеченные проёмы, похожие на вентиляционные шахты, но из них капало что-то густое. Одна из капсул слабо подрагивала — словно внутри ещё теплилась жизнь, или, по крайней мере, подражание ей. Кисаме остановился.
— Вот и лаборатория, — тихо произнёс он, с оттенком отвращения в голосе. —  Это всё... он планировал использовать. Не просто сохранить.
Кисаме шагнул внутрь, запах лаборатории ударил в нос, словно гнилое дыхание самой земли. Слизь под ногами чавкала, стены дышали прошлым, пропитанным страданиями и химией, а воздух был густой, как старое молоко. Он шёл медленно, водя глазами по каждой детали, как охотник, что высматривает капканы.
— Похоже, мы наткнулись на его коллекцию, — пробормотал он, проходя мимо одной из капсул, где под мутной жидкостью плавал силуэт, напоминающий человека лишь отдалённо. — Или же музей безумия.
Мечник провёл пальцами по стеклу, на котором остались следы когтей. Или рук. Трудно было сказать. Внутри, за замутнённой стенкой, будто двигался язык — тонкий, раздвоенный. Тело было детским по размеру, но явно уже не человеческим. Кисаме нахмурился и прошёл мимо.
По обе стороны зала стояли ряды подобных капсул. Некоторые были разбиты — внутри лишь остатки жидкости и следы слизи, высохшей от времени. Некоторые — потрескавшиеся, но целые. Из одной шёл пар — ритмичный, как дыхание. Она была заклеена свитками с барьерными печатями, наполовину стёртыми. Кисаме остановился возле неё.
— Вот оно, — прошептал он, вглядываясь в вязь символов. — "Затворы, что стонут", да? — пальцы легко коснулись краёв печатей. — Действуют до сих пор... И если нарушить баланс — вся эта дрянь может выйти наружу.
Он обошёл капсулу по дуге, взгляд скользнул по полу. Слева, на стыке плит, была вдавленная линия. Почти незаметная. Он присел, провёл пальцами. Пыль, потёки реагентов. Печатей не было, но была... пустота. Как будто там что-то отодвинули. Или спрятали.
— Ничего. Только мрак, — пробормотал он, выпрямляясь. — Или я просто не теми глазами смотрю.
Он двинулся дальше. Отдельная секция лаборатории была отгорожена решёткой. За ней — хирургический стол, осыпанный остатками бинтов. Рядом — инструменты, от которых веяло чем-то звериным. Среди них — две маски. Одна — как у АНБУ, другая — лицо ребёнка, словно игрушка. Кисаме отвернулся, по его лицу пробежала тень. Он не любил тишину, насыщенную прошлым. И в этом месте она была гнетущей.
— Всё это... ловушки. Не из бумаги, не из чакры. Из страха. Орочимару знал, как он работает. Как пугает. И как делает это эффективно.
Он пошёл вглубь, к дальнему концу зала. Там стоял массивный металлический саркофаг — не открывающийся, не дышащий. Он был запечатан, но ни одной видимой руны. Рядом — рельефная плита в стене, будто бы часть архитектуры. Но слишком чистая. Не тронутая временем. Ни единой трещины.
— Вот и тупик, — глухо сказал он, оборачиваясь к Ламиноко. — А может и не тупик, но... если здесь есть проход, он спрятан лучше, чем черепа в этих банках.
Он провёл рукой по камню, но ничего не произошло. Ни дрожи, ни отклика. Самехада не отреагировала.
— Похоже, моя часть закончена, — пробурчал он и шагнул в сторону, позволяя Ламиноко осмотреть стену.
Он стоял в полушаге, спиной к телам в капсулах. Их дыхание — если оно было — уже не волновало его. Он только смотрел на партнёршу, ожидая.
— Ну что, Принцесса, — хрипло выдохнул Кисаме, — ты тоже не видишь здесь выхода, или твои глаза способны больше, чем просто отражать кровь?

Кисаме шагнул в сторону, когда клон Ламиноко сорвал бумажную печать. Мечник внимательно посмотрел на саркофаг. На вид каменная плита, но после снятия иллюзии чакра начала стекать по краям замка, как вода, потерявшая форму. Он не сказал ни слова, но Самехада у него за спиной напряглась. Даже она чувствовала, что под этой печатью что-то большее, чем просто запертая дверь. Кисаме присел и провёл ладонью по краю плиты. Поверхность едва заметно дрогнула. Он встал и посмотрел на Ламиноко.
— Не просто защита, — тихо произнёс он, больше для себя.
Она стояла рядом, не высказывая никаких эмоций, но он чувствовал: что-то её гложет. Не яд. Что-то личное. Может быть, реакция на его слова раньше — про привычки, про сражение, про Мангекё. Она была молчалива, но задержала на нём взгляд дольше, чем нужно. Это не осталось незамеченным. Но Кисаме не делал из этого выводов. Просто отметил. Внутренне. Когда она отвернулась, он опустил ладонь на крышку саркофага и толкнул. С хрустом в углублении сработал замок. Крышка начала сдвигаться в сторону, открывая металлический люк с тяжёлым замком и следами ржавчины. Он потянул за рычаг. Металл повиновался. Воздух из-под люка был сухим, чуть затхлым, с характерным запахом алхимических ингредиентов.
— Хм. Вот тебе и усыпальница, — буркнул он. — Спускаюсь первым.
Он не стал спрашивать, в состоянии ли она следовать. Он знал ответ. Прыгнув вниз, он приземлился на грубый каменный пол. Полость под саркофагом была переходом в скрытую часть комплекса. Потолок низкий, стены — обработанные кое-как, кое-где виднелись следы обвалов. Он зажёг старый факел у стены, пробуждая тусклое, ровное пламя. В этом свете всё выглядело проще и опаснее, чем в верхней части. Там было выставочное безумие. Здесь — личная работа. Когда Ламиноко спустилась следом, он обернулся, мельком скользнул взглядом по ней. Двигалась ровно, но он замечал, как она распределяет вес, как осторожно ставит ноги. Болела. Сдерживалась. В её лице ничего не изменилось. И это, пожалуй, было единственным поводом не сказать ничего вслух. Он пошёл вперёд.
Лаборатория занимала одно большое помещение, вытянутое вглубь. По обеим сторонам — деревянные и металлические полки, на которых стояли банки, коробки, флаконы, свитки. На некоторых — бумажные ярлыки, на других — метки с печатями, подавляющими чакру. Не хаос, но и не порядок. Всё лежало по-своему, и всё же ощущалось: здесь кто-то проводил много времени. Кисаме обошёл один из столов, заглянул в деревянный ящик. Внутри — ампулы, склянки, свитки с указателями. Он вытащил один флакон и поднёс к свету. Жидкость была прозрачной, с зеленоватым оттенком. Надпись была частично стёрта, но он различил символы «мутагенный», «ингибитор», «восстановление».
— Если кто-то и хранил противоядие, то именно здесь, — пробормотал он и поставил флакон на стол. — Проверь. Орочимару наверняка должен был иметь противоядие от яда своего подчиненного.
Он не стал настаивать. Противоядие — вещь нужная, но если она не доверяет составу, значит, не время. Однако он был уверен — это оно. Слишком точно по составу, слишком специфический профиль. Он продолжил осмотр. В дальней части помещения обнаружился узкий проход. Закрыт грубо — кусками бетона, щебня, металлической рамой. Сначала могло показаться, что это тупик. Но воздух двигался. Сквозняк. Он наклонился, приложил ладонь к полу — холодный. Под пальцами — еле уловимое дуновение.
— Здесь проход, — коротко сказал он, не оборачиваясь. — Идёт в сторону. Значит, есть тоннель на выход.
Он встал, поднёс факел ближе. Металл, камень, битая керамика. Стена была частично подорвана — видимо, не так давно. Временный завал. Орочимару всегда создавал запасные выходы. Он не был тем, кто доверяет даже собственным дверям. Он повернулся к Ламиноко.
— Забирай, что тебе нужно. Здесь мы закончили. К сожалению змеи тут не оказалось. Но зато у нас есть направление.
Он прошёл мимо неё, к одному из столов с заметками, оставленными там и подобрал один из листов. На нём была схематичная карта страны Рек и несколько точек отмеченных в заброшенных местах. Замок в котором они сейчас были, был одной из этих точек. Кисаме молча показал лист Ламиноко.

Кисаме шёл первым. Тоннель, по которому они теперь двигались, был узким, но выложенным добротно — каменные стены, пол утоптанный, но давно не чищенный, местами — с осевшими от пыли костями грызунов и птиц. Шаги Ламиноко были ровными. Он слышал — не спешила, но и не отставала.
— Ну и нора, — пробормотал Кисаме. — Если змей прячется в таких местах, не удивительно, что его сложно выкурить.
Тоннель извивался, поднимался вверх, становился шире. И в какой-то момент резко изменился. Каменные стены сменились деревянными подпорками. Прогнившие, чёрные, с торчащими ржавыми болтами. В воздухе появился специфический запах — ржавчина, древесный грибок, старая сажа. Это была шахта. Заброшенная. Древняя. На стенах кое-где висели железные кольца, к которым когда-то крепились канаты. Один пролом в полу был перекрыт досками. Другой зиял чёрной пастью в пустоту.
— Ну вот и бонус, — бросил Кисаме. — Шахта.
Он двинулся дальше. Через некоторое время проход выровнялся. Свет стал меняться — впереди проглядывал день. Неровный овал выхода из подземелья открывался в наклон, как пасть зверя. Ветер тянул прохладой и свежестью леса. Кисаме подошёл первым. Остановился. Слегка щурясь, выглянул наружу.
Свет ударил в глаза неожиданно ярко. Они выбрались на поверхность — холмистая местность, поросшая густым лесом. Далеко внизу виднелись вершины деревьев, а сам выход находился под склоном. Замок остался далеко позади, за линией холмов. Хорошее место, чтобы уйти незамеченным.
И всё бы ничего… если бы не голос:
— А вот и вы! Эй, эй, подожди, не прячься, я вас вижу! — прозвучал нараспев, глупо и весело.
Из-за дерева, будто материализовавшись из воздуха, выкатился Тоби. Его маска блестела, одежда была как будто только что выглажена. Он замахал руками, как ребёнок, завидевший друзей на ярмарке.
— Ой-ой-ой! Так это вы и были! Кисаме-сан, ну что же ты мне не сказал, что берёшь с собой новенькую?! — он подскочил к Ламиноко, закружив вокруг неё, будто рассматривая с ног до головы. — У нас что, конкурс на вступление? Или меня заменять собрались? Ах, я так и знал! Я чувствую конкуренцию! Я чувствую, когда кто-то слишком красив, слишком молчалив и слишком... Учиха!
Он ткнул пальцем в воздух рядом с её щекой, но не коснулся, словно поддразнивая.
— А ты, Кисаме, хитрец. Увёл и не сказал. Даже приветственной церемонии не устроил! Где традиционные камни, подбрасываемые в честь новобранцев? Где данго? Где веселье?
— Хватит верещать, — хрипло бросил Кисаме, сдерживая раздражение. — Мы не на гулянке.
— Уууу, — Тоби подпрыгнул и покрутился, — кто-то сегодня не выспался!
Из тени у деревьев появился Зецу. Он вышел неспешно, из складки ствола, будто был там всё время.
— Мы нашли новое логово, — произнёс он сухо. — Не слишком далеко. Вглубь леса. Но... оно не пустое. Там кто-то есть.
Кисаме прищурился, медленно перевёл взгляд с говорящего на тёмную стену деревьев, сквозь которую пробивались редкие лучи солнечного света. Воздух здесь был более чистым, свежим — после сырой, гниющей тьмы подземелий казался почти вызывающе живым. Самехада у него за спиной чуть шевельнулась, будто отозвалась на новые слова.
— Кто-то? — переспросил он с ленивым интересом, хотя глаза его сразу стали внимательнее. — Ты не уточнишь?
— Пока не знаю, — ответил Зецу. — Я только наблюдал. Но есть вероятность, что они уже получили сигнал. Возможно, у Орочимару оставались методы мониторинга. Не удивлюсь, если туда уже стянулись остатки его охраны или подопытные.
Кисаме кивнул, всё так же не оборачиваясь. Ламиноко стояла рядом — и в этот момент в разговор, как водится, вклинился Тоби, хлопнув себя по маске, как будто только что вспомнил о чём-то невероятно важном:
— Ах да-да-да! Чуть не забыл! — воскликнул он, по своей манере подскочив ближе и как бы между делом приобняв Ламиноко за плечи. — Ты ведь новенькая, да? Ну, почти! Мы с тобой ещё даже не провели нашу традиционную «приветственную беседу»!
— Что ещё за беседа?.. — буркнул Кисаме, едва заметно выгнув бровь.
— Та самая! Новичок — и я! — Тоби поднял указательный палец, крутанулся на пятке и уже оказался чуть в стороне. — Всё строго конфиденциально. Только для ушей тех, кто пока ещё не обзавелся свадебным колечком, ахах!
Тоби повернулся к Ламиноко и сделал приглашающий жест:
— Пошли, пошли. Две минуточки. Поделюсь парой тёплых секретов! Я ведь старший! И должен поддержать младшую!.
С этими словами он шагнул в сторону, при этом глядя на неё как школьник, подбивающий кого-то на побег с урока. Кисаме слегка напряг подбородок, взглянув на Ламиноко.
— Если он предложит тебе носить маску с глазами жабы — откажись, — сухо бросил он и повернулся обратно к Зецу. — Ладно. Веди.
Зецу молча кивнул. Он уже начал двигаться в сторону тропы, скрытой за валунами, поросшими мхом. Перед тем как окончательно скрыться за деревьями, Кисаме обернулся, не к Тоби — к ней. Взгляд у него был почти усталым. Но цепким.
— Не задерживайся, — сказал он негромко. — Если кто-то там нас уже ждёт, то лучше, чтобы ты не шла одна.
Это не было приказом. И не заботой. Это был... факт. Такой, каким он его видел. Он не ждал ответа. Повернулся и пошёл за Зецу, на ходу чуть поправляя лямку Самехады, уже чувствуя, как его шаг меняется — снова тяжелеет, приближаясь к тому, каким был в бою. Впереди ждало ещё одно логово. А значит — ещё один бой.
Тем временем Тоби уже зашагал чуть в сторону, разглядывая Ламиноко так, словно впервые видел. Наклонял голову то вправо, то влево, при этом приговаривая:
— Хммм. Ну надо же. Шаринган есть. Ходишь с Кисаме. Уж не конкурент ли ты мне и Итачи на место в команде «таинственных, но харизматичных»?
Он с шумом вдохнул, закинув руки за спину:
— Ох, как же сложно мне теперь будет! Талантливая, молчаливая, с трагическим прошлым и безупречным чувством дистанции! Да ты же анкету Акацуки по всем пунктам прошла!
Тоби снова сделал круг вокруг неё, покачиваясь на ногах:
— Так вот, раз уж мы теперь почти коллеги, у меня для тебя совет, новенькая. Первый, важный и бесплатный: не забывай, что каждый тут — волк в маске. Кто-то — без маски. Кто-то — без волка, хе-хе. Но ты держи дистанцию. Даже от милых.
Он замер на миг, и голос его стал неожиданно спокойным. Слишком спокойным, как для того Тоби, что только что прыгал как цирковой клоун:
— Особенно от тех, кто умеет врать так, как будто это чистая правда.

— Представиться? — переспросил Тоби, чуть наклонив голову вбок, будто бы всерьёз задумавшись над её требованием. Маска перекосилась вместе с движением шеи, давая ощущение, будто само выражение его лица — за этой оранжевой спиралью — стало внимательнее. — Странное слово. С него обычно начинается доверие… а иногда — предательство. Ты уверена, что хочешь начать именно с этого?
Он не ждал ответа. Повернулся к ней боком и медленно прошёлся вдоль обломанного корня дерева, опираясь рукой на неровную поверхность ствола. Вся его манера — расхлябанная, вальяжная, почти небрежная — вдруг напоминала скорее актёра, чем бойца. Но голос… голос уже не играл.
— Ладно. Пусть будет Тоби. Все ведь зовут меня так. Привычно. Удобно. Безопасно.
Он повернулся снова, теперь уже к Ламиноко лицом, сохраняя лёгкую дистанцию. Но ни прыжков, ни дурашливости больше не было. Ни шуток про конкуренцию, ни дерганий. Он стоял ровно, и если бы не маска — выражение его лица, вероятно, показалось бы ей совершенно незнакомым. Не тем, что было до этого.
— Ты ведь думаешь, что всё поняла. Что разобралась. Что тебе дали возможность двигаться самой, выбирать, решать. — Его голос был негромким, спокойным, но с каждым словом чуть плотнее. — Итачи спас тебя. Дал тебе шанс. Он вывел тебя из ловушки, верно? Но ты задумывалась — зачем?
Тоби поднял палец, покачал им в воздухе, как бы предостерегающе.
— Не пойми меня неправильно. Я не говорю, что он плохой. Не называю его предателем. Но скажи: ты точно знаешь, где он сейчас? Где должен быть? Что именно он делает? Кто он на самом деле?
И тут, как будто специально подгадав момент, вдали, вглуби леса, прозвучал первый взрыв — глухой, но ощутимый. Воздух будто задержал дыхание на секунду, а птицы с ближайших веток взвились вверх. Тоби даже не дёрнулся. Только приподнял голову, словно уловив звуковую волну на вдохе.
— Страна Молний ведь далеко, — сказал он после небольшой паузы. — Там сейчас должен быть Итачи. С Конан. По поручению Пейна.
Он не улыбался, не говорил насмешливо. Слова звучали ровно, как факт, отмеченный на карте, как заметка в старом отчёте. Но через секунду — второй взрыв, такой же по громкости, эхом повторивший первый, идущий, казалось, из того же направления. Они не были рядом, но и не были за горизонтом. Именно на такой дистанции, чтобы насторожить, но не объяснить.
— Интересное совпадение, не находишь?
Он подошёл ближе, но не вторгался в пространство — остановился в двух шагах. Не угрожал. Не нависал. Просто стоял и говорил, как будто они обсуждали расписание поезда.
— У каждого из нас есть прошлое. Кто-то о нём помнит. Кто-то притворяется, что забыл. А кто-то... живёт в нём. Снова и снова. — Он опустил взгляд на землю, будто бы говоря о себе. — Есть место, на востоке. Оно давно заброшено, никто туда не заглядывал. Но ты наверняка должна узнать его. Домик в лесу.
Пауза. Он говорил это без пафоса. Будто бы предлагал прогулку.
— Не предлагаю тебе выбирать сейчас. Но если ты хочешь увидеть... не рассказ, не слух, не воспоминание, а факт — я могу показать. Увидишь все собственными глазами.
Он вновь повернул голову в сторону, где исчезли Кисаме и Зецу. Пауза затянулась. А потом добавил чуть мягче:
— Ты ведь и сама знаешь: правда редко бывает чёрной или белой. Она чаще пахнет землёй. Смешанной с пеплом. Смешанной с ложью.
Он сделал ещё полшага вперёд, и голос стал чуть тише:
— Я не тяну тебя за руку. Не прошу предавать. Не заставляю выбирать. Просто предлагаю увидеть. Всё остальное решишь сама. Никто не мешает вернуться. Никто не будет держать.
Он посмотрел в глаза — или, по крайней мере, туда, где они были. Его взгляд не был тяжёлым. Но был точным.
— Или догоняй Кисаме. Он хороший партнёр. Прямой. Честный, по-своему. Он не спрашивает. И не лезет. С ним проще.
Последняя фраза прозвучала почти с грустью. И всё же — без давления.
— Иногда ты не узнаешь, где ты стоишь, пока не сделаешь шаг в сторону.
Он замолк. Спокойно. Не убирая взгляда. И впервые за всё время — просто ждал. Не комментировал. Не провоцировал. Только стоял. И давал ей тишину. Весь его монолог он говорил с ней так, словно видел её насквозь, сквозь маску Такеши, что она нацепила на себя.

Тоби стоял молча, будто вслушиваясь в её голос. Ни движения, ни дурашливых жестов, ни театральных кивков. Только лёгкий наклон головы — почти незаметный, как у зверя, затаившегося в ожидании.
— Далеко, говоришь?.. — тихо повторил он за ней, будто примеряя её слова на что-то своё. — Возможно. Для того, кто хочет забыть, — всегда далеко.
Голос звучал мягко. Почти задумчиво. Но в этой мягкости чувствовалась странная острота, как в еле натянутой струне.
— А для тех, кто не хочет быть куклой, — близко, — добавил он, и будто случайно прошёл мимо неё, шагнув вбок, давая почувствовать движение воздуха.
Он остановился чуть дальше, опустив руки в карманы, и теперь словно бы лениво изучал просвет между деревьями, откуда доносился гул недавних взрывов.
— Ты спрашиваешь, почему я выбрал "Тоби"? — не оборачиваясь, произнёс он. — А зачем тебе знать имя? Чтобы к нему прицепить ожидания? Чужие истории? Лишнюю веру?.. Или лишнюю ненависть?
Он наклонил голову, как будто прислушиваясь к себе самому.
— Тоби, Мадара... Какая разница? Все имена — это маски. Как твоя была. Как их — всех, — он махнул рукой в сторону ушедших Кисаме и Зецу. — Разве для тебя важно, кто именно сказал тебе правду? Или для тебя важнее, чтобы она звучала удобно?
Он повернулся обратно к ней. Теперь не было в нём ни угрозы, ни притворной глупости. Только странная, вязкая тяжесть в каждом слове, в каждом движении.
— Ты хорошо держишься, — тихо сказал он. — Лучше, чем я думал. И лучше, чем он надеялся.
Он не уточнил — кто именно «он». Но в воздухе между ними имя звучало почти безмолвно. Итачи. Тоби чуть склонился вперёд, будто сократив дистанцию невидимо для глаз.
— Знаешь, в чём самая страшная ложь? — спросил он почти ласково. — В той, которую ты выбираешь сама. В той, которую хочешь слышать.
Молчание на секунду завесило их.
— Ты веришь, что всё под контролем, да? Что Итачи — твой щит. Что его миссия чиста. Но что, если его миссия — не тебя защищать? Что, если ты — его козырь? Последний туз в его игре против того, кого он действительно боится?
Тоби сделал короткий шаг вбок, будто обходя её по дуге. Голос его звучал всё так же вкрадчиво, но теперь в нём слышалась глухая насмешка.
— Сколько техник ты уже раскрыла, Ламиноко? Сколько силы у тебя в глазах? — он слегка кивнул в сторону её головы, не глядя прямо. — И сколько ещё можешь раскрыть, если очень, очень захочешь?
Он остановился, медленно подняв палец к уровню груди.
— А теперь подумай. Если бы у тебя был такой козырь... ты бы отпустила его свободно? Или сохранила для самой трудной партии?
Он позволил тишине опуститься снова. Теперь без нажима, без фальши.
— Просто подумай об этом.
Он отвернулся, будто собираясь уже уходить. Но замер на полпути.
— Что до прошлого... — голос его стал почти спокойным, но что-то в нём скребло изнутри. — Учиха Такеши был твоим отцом, верно? Он всегда подражал мне, но был слишком  нетерпеливым. Поспешил, даже когда...
Он осёкся, будто едва не сказал лишнее. Или сделал вид.
— Если хочешь, — мягко добавил он, — я покажу тебе. Покажу не слова. Не рассказы. Покажу землю, в которую вбили правду. Которую не отмоешь ни водой, ни кровью.
Он снова обернулся, глядя на неё из-под тени маски.
— Но я не уговариваю. Я не держу за руку. Я просто стою здесь. И просто даю тебе дорогу, если хочешь ступить.
На этот раз он действительно замолчал. Просто стоял, не навязывая выбора. Не давя. Но и не отпуская её из кольца своих слов.

Обито стоял неподвижно, будто не воспринимая ни жестов, ни слов. Он не дёрнулся, когда катана — материализовавшаяся из её ладони — с холодным, сухим звуком рассекла воздух и вошла точно в грудную клетку. Металл прошёл сквозь тело, не вызвав ни брызга крови, ни звука. Он просто... не встретил ничего. Пространство вокруг лезвия чуть исказилось, словно поверхность воды, в которую бросили камень. Катана прошла сквозь него, как сквозь тень. Обито лишь повернул голову, задержав на ней взгляд — ровный, почти бесстрастный.
— Хорошо. Не веришь словам. Проверяешь делом. Это правильно, — проговорил он с лёгкой хрипотцой, ни на шаг не отходя от неё. — Так поступают те, кто не ищет утешения. Только истину.
Он сделал короткий шаг в сторону — клинок выскользнул из его тела, не оставив следа. Сложно было сказать, пошёл ли он на уступку или просто дал ей понять: она могла бы нанести удар — но не способна была причинить вред. Ни сейчас, ни потом.
— Но в том, что ты ищешь правду, — добавил он после короткой паузы, — ты, увы, всё ещё как ребёнок. Веришь в то, что линии на карте нарисованы от руки. А не кровью.
Теперь в голосе звучала отстранённость. Словно он уже сделал вывод. Словно решение принято.
— Я думал, ты из тех, кто хочет знать. Кто умеет смотреть глубже, чем слепо следовать чужой воле. Но, видно, ошибся.
Он посмотрел в сторону — туда, где в густой тени леса скрылись Кисаме и Зецу. Казалось, он что-то отметил для себя, сверил, запомнил. Потом вновь повернулся к Ламиноко.
— Будешь продолжать идти по чужому пути. Верить в чужую правду. Даже когда она уже трещит по швам, — голос звучал спокойно, но в нём ощущалось давление, будто его слова накладывались на нервы. Воздух у его плеча зазвенел, словно натянутая струна. Воронка пространства начала медленно сжиматься, собирая его тело внутрь.
— Запомни хотя бы это, — добавил он, теперь уже на фоне искажённой тени, — Итачи уже однажды вырезал собственный клан ради "высшей цели". Не из ненависти. Из расчёта.
Он посмотрел на неё ещё раз. Прямо. Устойчиво. Без напора — как будто просто оставлял метку в её памяти.
— Убедись, что ты не станешь следующей жертвой его выбора. Я буду наблюдать.
Его силуэт померк, затянулся пространственной воронкой Камуи. Всё исчезло бесследно, будто он и не стоял здесь вовсе. Остался только слабый холод в воздухе, где он ещё мгновение назад говорил — и тишина, которую нельзя было заполнить сразу.

Тропа под ногами была сырой, будто земля помнила недавний дождь, хотя небо над головой стояло безоблачным. Лес в этих краях дышал иначе. Не так, как в Стране Огня, где даже мрак казался тёплым. Здесь деревья росли плотнее, и кора у них была тёмная, будто покрытая сажей. Пахло каменной пылью, влагой и старыми травами, что умирали без солнечного света. Всё напоминало следы Орочимару — извивающиеся, тёмные, выверенные, как паутина в щели между двумя камнями.
Кисаме шёл первым. Широкими шагами, точно и не глядя под ноги — словно сам лес отступал перед ним, чувствуя присутствие Самехады, привязанной к спине, как кровожадная тень. Меч то и дело вздрагивал лёгкой дрожью, улавливая в воздухе остатки чужой чакры, но пока молчал. Пресыщен. Или насторожен. Возможно, оба.
Рядом, на полшага позади, двигался Зецу. Тихо, почти неслышно, как всегда. Он не шептал, не отпускал язв, не давал двусмысленных реплик. Лишь скользил рядом, как полузабытая мысль.
— Она идёт, — наконец произнёс он, не глядя в сторону.
Кисаме не остановился. Только чуть скосил глаза вбок, не меняя темпа.
— Поздно. Значит, разговор затянулся, — бросил он глухо. — Он говорил с ней?
— Он всегда говорит, — откликнулся Зецу, и в голосе не было ни тени шутки.
Кисаме молчал. Не потому, что нечего было сказать, а потому что ответы больше не казались нужными. Он не знал, что именно Тоби шепнул ей в этой чаще, но знал: всё, что тот делает — не для того, чтобы утешить. Только чтобы встряхнуть. Разобрать на части, пока не останется ничего, кроме боли и вопроса: «А кем ты была до этого?»
За спиной раздался едва уловимый шелест — слишком лёгкий, чтобы быть угрозой. Она. Он не оборачивался, просто медленно выдохнул.
— Жива. Не выжгла себе глаза. Уже достижение, — произнёс он, не без ехидства, но без желания уколоть.
Шаги Ламиноко были бесшумны, но тяжесть в воздухе сменилась. Она изменилась. Не внешне — лицо всё то же: закрытое, холодное. Но внутри что-то сдвинулось. Не сломалось. Не раскололось. Скорее, как трещина в стекле: тонкая, но теперь там, где раньше было целое.
Зецу лишь хмыкнул.
— Он оставил ей вопрос, — проговорил он. — Не ответ. Это гораздо хуже.
— Мне всё равно, — ответил Кисаме, с неожиданной прямотой. — Пусть переваривает. Главное — не отравилась.
Он шагнул через старый корень, выступивший из земли, будто чья-то кость. На тропе снова стало темнее — деревья срослись плотнее, и в их густых переплетениях угадывался след техники маскировки. Возможно, остатки старого барьера. Возможно — замерзшие отпечатки чьего-то страха.
Ламиноко шла рядом, шаг в шаг. Словно и не было паузы. Словно разговоров с Тоби не существовало. Но Кисаме видел: лицо — камень. Плечи — чуть жёстче, чем раньше. Взгляд — другой. Надменный. Закрытый. Как у зверя, которому недавно показали клетку. Но он промолчал.
Он не интересовался, что ей сказали. Он уже видел: что-то сказали.
Тропа стала уже. Воздух плотнее. Пахло серой землёй и медленно тлеющим терпением. Кисаме прищурился — впереди лес раздвигался наискось, как если бы кто-то сдвинул деревья в сторону, прокладывая тоннель вглубь. Это было неестественно. Слишком аккуратно для природы. Слишком разумно для зверя. Так вросли бы корни, если бы кто-то кормил их чакрой. Или страхом.
— Здесь, — глухо выдал Зецу, остановившись на секунду. Его черты дрогнули, будто одна половина лица шептала другой что-то неприятное.
Кисаме замер, склонившись вперёд, нюхая воздух. Самехада у него за спиной дрогнула — и сразу затихла. Не от страха, нет. От предвкушения. Впереди было много чакры. Слишком много. Разных. Слепленных. Протухших.
— Да, — он выдохнул, — гнездо.
Логово Орочимару было близко. Но не как цель, к которой идут, — как чёрная дыра, к которой тебя тянет. Даже если не хочешь. Даже если не готов.
— Кто-то внутри уже знает, — продолжил Зецу. — Думаю, часть ушла к бою. Ты слышал? Там, за холмами. Они двинулись на шум.
Кисаме кивнул. Не от удивления — от подтверждения. Он это почувствовал ещё минуту назад, когда воздух стал иным. Когда чакра, тонкими нитями связанная с деревьями, зазвенела от напряжения. Кто-то вытащил меч раньше положенного. И это значило только одно: у них появилось окно.
— Значит, охраны меньше, — пробормотал он. — Или те, что остались, — крепче зубами.
Он повернулся на полоборота, впервые за долгое время взглянув на Ламиноко напрямую. Взгляд — ровный, прямой. Такой, каким смотрят не на союзника, а на соратника по бою. Кисаме не требовалось, чтобы она что-то сказала. Он уже принял: если она идёт — значит, готова. Если осталась — значит, будет сражаться.
— Как только мы подойдём ближе, — заговорил он, — Самехада ударит первой. Печати, ловушки, охрана — всё это неважно. Они почувствуют нас, как только земля под ногами хрустнет. Но ты не тяни с глазами. Не думай. Если пойдёт бой — выжигай всё. Змей любит ставить на чаши весов твою совесть. Не дай ему времени говорить.
Он говорил спокойно, без пафоса. Как солдат, что делит инструкции перед штормом. Даже Зецу, казалось, не решился вставить реплику.
— Я беру удар на себя. Выхожу первым. Если кто-то уходит — не гонись. Если что-то кричит — не слушай. Всё, что ты видишь там, — его. И всё, что ты не успеешь добить — завтра вернётся, что бы отомстить.
Кисаме повернулся, и шаг его стал другим. Более тяжёлым. Более прямым. Он не крался. Он не маскировался. Он шёл, как хищник, которому незачем прятаться. Потому что страх — это трата времени. А у них его осталось мало.
Впереди, за двумя валунами, начиналась открытая скальная платформа, вросшая в склон. На ней виднелась старая лестница, ведущая вниз — к зияющей пасти пещеры. Над входом — символ Отогакуре, вырезанный неровно, будто когтями. Самехада дёрнулась. И зарычала. Кисаме оскалился. Без радости. Но с ясностью.
— Вот и дом. Пора стучаться.

Он почувствовал их запах ещё до того, как увидел вход. Камень был старым, поросшим мхом, но не природным — его выкладывали руками, которые знали толк в лабиринтах. Запах гнили. Змеиной кожи. Старая кровь, въевшаяся в щели. Логово. Кисаме остановился перед тёмным провалом в скале. Воздух внутри был не таким свежим, как снаружи, и пахнул сыростью. Самехада тихо зашипела — не тревожно, нет. Скорее… предвкушающе.
— Вход, — глухо сказал он, словно озвучил то, что и так было ясно.
Рядом с ним Зецу замер, подняв голову. В его взгляде, как всегда, не читалось ничего человеческого — только холодное безразличие.
— Мы уже пересекли барьер обнаружения, — пробормотал он. — Всё открыто. Это очевидная засада.
Кисаме фыркнул.
— Отлично. А то я начал скучать, — губы его растянулись в кривой оскал.
Зецу не ответил. Лишь шагнул в сторону, коснувшись ладонью древесного корня, что пробился сквозь каменную кладку. Его тело стало тусклее, края поползли, как в воде, и без единого звука он ушёл под землю.
— Удачи,— выдохнул он погружаясь. — Я все запишу. Встретимся после, если доживёте.
— Пошёл ты, — бросил Кисаме, с привычной ухмылкой, не оборачиваясь.
Он сделал шаг. Потом второй. И в этот миг воздух сгустился.
Сначала — тихий шелест, как будто ветер коснулся листвы. Потом — движение. Быстрое. Слаженное. С четырёх сторон. Из теней, с ветвей, из расщелин.
— Вот и они, — пробормотал Кисаме, чуть откинув голову. — Наконец-то.
Первый атакующий появился справа — низкий, жилистый шиноби с металлической маской и когтями, покрытыми ядом. Он рванулся вперёд, стараясь зайти под руку. Второй — сверху, прыгнул с ветки, обрушивая вниз связку взрывных кунаев. Третий и четвёртый появились синхронно — один из тоннеля, другой прямо из-под земли, в вихре земли и песка.
Кисаме не отступил ни на шаг.
— Самехада, — прорычал он.
Меч уже был в руке. Как будто знал, что его время. Первый удар разрезал воздух слева. Самехада зажужжала, впилась в тело, вырвала чакру и швырнула шиноби обратно в кусты, где тот уже не поднялся.
Кисаме развернулся. Сверху — второй враг. Он метнул связку кунаев, от которых Кисаме закрылся мечем. Прогремел взрыв.
Третий атаковал Ламиноко из под земли, направляя в неё острую земляную пику, извивающуюся как змея. Острый конец её тускло поблескивал в ядовито-зеленом цвете.
Последний не атаковал сразу. Он выжидал на выходе из тоннеля и ожидал резульататов атаки. Тело его — обмотанное бинтами, лицо закрыто клобуком. Но чакра его была плотная, змееподобная. Он знал техники звука.
Кисаме успешно защитившийся от взрыва, взмахнул мечем еще раз, пройдясь по тому, кто эти кунаи кидал. Попытка защититься лишь усугубила ситуацию и мужчину откинуло в сторону, сильно приложив о ствол дерева.
Звуковая чакра рассекла воздух — звук, трель, попытка сбить координацию. Мгновение дезориентации, и Кисаме будто споткнулся в собственной голове. Но Самехада взвыла — её не сбить звуком. Она рвалась вперёд.
Мечник послушался своё оружие и выставил её перед собой. Шиноби вынырнул из дыма, атакуя его длинной катаной. Самехада внезапно раскрылась, втрое увеличившись в объеме и расставив в разные стороны шипы. Шипы, что тут же пронзили атакующего шиноби и тот с криком и неверием в глазах, рухнул на землю.
— Всё? — хрипло спросил Кисаме в тишину. — Или ещё кто-то хочет умереть?
Мечник обернулся, глядя как там дела у Ламиноко.
— Пора добраться до этого гада.
Он выпрямился. Тело гудело от приятного напряжения. Небольшая разминка. Но слишком короткая. Как предвкушение, а не пир. Кисаме взглянул на вход в логово. Каменные плиты. Запах змеиной кожи. Темнота, из которой не веяло ничем, кроме гнили. Он усмехнулся.
— Ладно, — сказал он, больше себе, чем кому-то ещё. — Пошли внутрь. Посмотрим, кого ещё Орочимару держит на цепи.
И сделал шаг в темноту.

Кисаме не стал торопиться, когда шаги Ламиноко затихли впереди. Самехада на его спине чуть дрожала, улавливая чакру за стенами тоннеля, насыщенный фон чужих жизней. Он провёл рукой по грубой кладке, чувствуя, как отовсюду тянет влагой, пылью и железом — запахом логова, где слишком долго жили те, кто не знал страха.
Он взглянул вперёд. Ламиноко уже скрылась за поворотом, и он двинулся следом. В тоннеле стало теснее — не физически, но ощущением. Барьеры здесь были древние, укреплённые, но не идеальные. Отголоски боевых техник где-то наверху давали понять, что часть охраны действительно выдвинулась — как и планировалось. Шаринган Учихи отвлекал внимание, забирая на себя удар. Он знал, что Итачи не даст себя взять врасплох. А значит — им оставалось лишь идти дальше.
Зецу не сопровождал их. Он ушёл под землю ещё на подходе ко входу, коротко бросив «удачи» и растворившись в почве, будто там и был всегда. Это не вызывало вопросов. Кисаме только хмыкнул. Он привык, что тот появляется и исчезает без звука, без объяснений. Они были в этом логове вдвоём. И этого было достаточно.
Шаг за шагом они продвигались вперёд, пока проход не расширился. Каменные стены расступились, открывая выход в зал. Потолок был высок, как в амфитеатре. Слева — полукруглый балкон, где в тени, облокотившись на перила, сидел Саске. Его взгляд был холодным, безразличным. Ни приветствия, ни движения — только тяжёлое молчание и едва заметное напряжение пальцев на рукояти меча.
Справа, на зеркальном балконе, возвышалась Гурен. Руки скрещены, хрустальный кунай зажат в ладони. Она не улыбалась, не кричала, не делала резких движений — лишь пристально следила. В её лице читалась сосредоточенность, не лишённая раздражения. Она явно знала, кто пришёл, и знала, зачем.
Внизу, на ровной каменной арене, их уже ждали. Кабуто стоял в привычной позе — одна рука за спиной, вторая держит папку с бумагами. Его очки блестели в свете факелов, лицо — спокойное, но с оттенком предвкушения.
А Орочимару — стоял в центре. Прямо, открыто, как будто сам позвал их сюда. Его глаза были змеиными, голос — тягучим, когда он заговорил первым:
— Какая честь… Палач Акацуки собственной персоной. — Он взглянул на Кисаме, потом на Ламиноко. — И юная гостья. Ты новенькая?
Кисаме не ответил сразу. Он лишь выпрямился, дыша размеренно. Его лицо не выражало эмоций. Только взгляд скользнул по каждому: по Гурен, по Саске, по Кабуто — задержался на Орочимару.
— Мы пришли за кольцом, — проговорил он низко. — И за тобой.
— Кольцо, — усмехнулся Орочимару. — Сколько пафоса для куска металла. Уверен, Пейн оценил бы твою прямоту. Дейдара с Сасори не справились и они решили послать тебя?
Кабуто сделал шаг вперёд, но Орочимару поднял руку.
— Подожди. Я хочу услышать, кто эта маленькая девочка рядом с ним. — Его взгляд переместился на Ламиноко. — Не помню тебя в списках кандидатов.
Орочимару слегка сощурился, пристально разглядывая девушку и в какой-то момент облизнулся, своим длинным языком.
— Выглядишь как прекрасный экземпляр.
Кисаме вытащил Самехаду. Чешуйчатый клинок развернулся в воздухе, словно почувствовав, что пришло время. Обстановка накалилась, а четверо противников пристально следили за каждым движением Акацуки. Кисаме посмотрел в сторону Саске.
— Саске-кун, иди поиграй со своим братом. Он сейчас недалеко отсюда. Я не хочу отнимать у него шанс, вновь протестировать твою силу.
От упоминания брата, Учиха на балконе напрягся. При этом Орочимару скривил недовольное выражение лица, будто лимон съел. Он явно не был рад узнать, что Итачи где-то рядом.

Кисаме не стал вмешиваться, когда Ламиноко сделала шаг вперёд, заняв центр зала. Он стоял позади, немного поодаль, но напряжение в его позе выдавало — он готов действовать в любую секунду. Самехада чуть шевелилась у него за спиной, чувствительно реагируя на каждого присутствующего. Четыре мощных источника чакры — и все разные. Он привык к такому. Привык быть тем, кто входит туда, откуда другие выходят только на носилках или вовсе не выходят.
Слева, на балконе, Саске Учиха медленно поднялся. До этого момента он сидел спокойно, почти отстранённо, но теперь его глаза метнулись к Ламиноко. Шаринган вспыхнул, как в ответ на вызов. Он молчал всего пару секунд — но напряжение было почти физическим.
— Шаринган... — тихо выдохнул он, сдавленно, будто до него только что дошло. Он всматривался в лицо Ламиноко, сканируя каждую черту. — Ты... ты из Учиха. Кто ты такая?! — его голос зазвенел от сдерживаемой ярости. — Ты была с Итачи? Тогда... тогда это ты помогала ему уничтожить наш клан?
Он шагнул ближе к краю балкона, хватаясь за рукоять меча. Его глаза горели.
— Не думай, что я дам тебе умереть быстро, если ты с ним заодно. Он — моя цель. Но ты… — он повернулся к Орочимару, — она моя добыча. Я разберусь с ней сам, а потом пойду за ним.
Орочимару чуть склонил голову, не сводя взгляда с Ламиноко. В его зрачках читался интерес, перемешанный с тревогой. Он не забывал, что именно шаринган Итачи стал причиной его бегства из Акацуки. И теперь перед ним стояла девушка с теми же глазами, с той же способностью, пусть и возможно не с той же силой. Истерика Саске, отошла для него на задний план.
— Ах... — произнёс он, чуть растянуто, с лёгким придыханием, — шаринган и в женском обличье. Прекрасно. Какое... совпадение. — Он облизал губы, его язык скользнул по подбородку. — Теперь у меня есть богатый выбор.
Он на мгновение забылся, глядя на неё почти хищно, но тут же слегка отступил на полшага. Воспоминание о том, как Итачи сломал его волю одним взглядом, не отпускало. Даже сейчас.
Кабуто с места не двинулся, но пристально следил за Кисаме. Не за Ламиноко, не за Саске. Именно за ним. В его очках отразилось лёгкое движение Самехады. Он знал, на что способен этот мечник. Не хвастун, не театрал. Просто убийца. Кабуто прекрасно понимал, что если Кисаме сделает шаг — он первым окажется в луже крови, если не предпримет всё возможное, чтобы этого не допустить.
С противоположного балкона Гурен не проронила ни слова. Она стояла, сцепив руки на груди, с каменным лицом. Взгляд её метался между Саске и Ламиноко. Два потенциальных сосуда для Орочимару. И оба — не она. От этого в груди щемило. Не страх — зависть. Ядовитая, горькая, сжимающая изнутри.
Слова Ламиноко Кисаме воспринял спокойно. Он не сразу отреагировал, но затем всё же скользнул взглядом вбок, когда она прошептала ему о месте встречи с Итачи.
— У Конохи, значит, — пробормотал он еле слышно. — Похоже, он тоже решил, что пора подвести итоги.
Он ненадолго задержал взгляд на девушке. Внутри промелькнула короткая мысль: "Он ей доверяет". Это было редкое чувство в Акацуки. Итачи обычно действовал один. Значит, эта девчонка действительно не так проста. Он знал на что она способна и откровенно говоря, не хотел вступать в конфликт сразу с двумя Учихами. "Выбирая между ними, кого мне стоит поддержать?" Кисаме на мгновение потерялся в собственных мыслях.
Именно в этот момент, ход сделал тот, на кого обращали меньше всего внимания. Кабуто медленно опустил руку и достал из-за пояса тонкий скальпель, надрезав кожу на внутренней стороне ладони. Красная капля упала на каменные плиты арены. Одним плавным движением он ударил обеими руками по полу.
— Кучиёсе: Эдо Тенсей.
Зал содрогнулся. Камни дрогнули под ногами, и между Орочимару и Кабуто начала вспучиваться земля. Из образовавшихся углублений, словно из тьмы самого подземелья, один за другим начали подниматься пять деревянных гробов, обитых металлическими пластинами с печатями. В воздухе резко запахло пеплом, кровью и смертью. Даже Самехада издала дрожащий звук, настороженно приподнимая свои чешуйки. Орочимару слегка отступил назад, но в его глазах уже плескался знакомый, болезненно возбуждённый блеск. Губы изогнулись в змеиной улыбке, и он прошептал почти любовно:
— Ах… вот они… мои куклы.
Гроб за гробом раскрывались с глухим, зловещим скрежетом. Изнутри поднимались фигуры — медленно, с неестественной плавностью, будто их тянула не сила жизни, а нити чужой воли.
Первым из мрака выступил Раса, Четвёртый Казекаге. Его лицо сохраняло каменное выражение, но золотая пыль уже струилась по рукавам, послушно откликаясь на жест руки. Он стоял прямо, спина прямая, как у воина, который не знает сомнений.
Рядом с ним — Кимимаро Кагуя. Его глаза были пусты, но в каждом его движении ощущалась безупречная грация. Его тело, казалось, почти не изменилось с момента смерти — бледное, но прекрасное в своей смертоносности. Он чуть склонил голову, словно приветствуя Орочимару.
Третьим вышел Кидомару, ухмыляющийся, с ленивым выражением лица. Шесть рук, длинные волосы и налёт беззаботного насилия — он поигрывал кунаями, будто предвкушал охоту.
За ним, поднимаясь неспешно, словно из долгого сна, появился Дан Като. Бывший любимый Цунаде, шиноби Конохи, теперь — просто инструмент. Его лицо выражало лёгкое смятение, но глаза уже были под контролем техники.
И последним из гроба шагнул Хизаши Хьюга — брат Хиаши, отец Нэджи. Его бьякуган был уже активирован, и он встал чуть в стороне, принимая боевую стойку. Его лицо, несмотря на технику, выражало внутреннюю борьбу — как и у Дана.
Кисаме молча наблюдал за происходящим. Его губы растянулись в едва заметной усмешке, но глаза не смеялись. Он знал, что это за техника. Знал, на что способны эти «марионетки». Но, главное — он знал, что это значит: Орочимару действительно готов сражаться.
Орочимару, не оборачиваясь, протянул руку вперёд, и Кабуто вложил в неё тонкий свиток. Сам же саннин достал откуда-то кольцо и показал двум Акацуки. После чего подошел к Киммимаро и скользнув кунаем по его спине, сделал надрез в который поместил кольцо.
— Пусть начнётся игра. Сможете ли вы добраться до кольца — или оно останется у меня вместе с этой… — он усмехнулся глядя на Ламиноко — …прекрасной оболочкой.
Он сделал лёгкое движение пальцем, и Раса шагнул вперёд. Песок начал подниматься в воздух.

Кисаме не понадобилось пояснений. Он уже видел её силу и представлял, что будет дальше. Прежде чем девушка успела атаковать, он коротким прыжком ушел назад, скользя по плитам — как зверь, отходящий от взрыва. Самехада повела себя соответственно — изогнулась в дуге, будто почуяв всплеск чужой воли. Превосходная интуиция меча — и столь же безошибочное решение мечника: выйти за пределы радиуса действия. В этот момент, Кисаме казалось принял какое-то судьбоносное решение.
В следующую долю секунды всё развернулось. Саске не мог не заметить резкий рывок Ламиноко. Он понимал, что она собирается нанести удар — удар решающий. Это был ход, который мог лишить его последнего рычага. Итачи. Орочимару. Всё сливалось в единую точку. Неизвестная с шаринганом, та, кто ведёт себя, как его брат, кто говорит с Кисаме, как с союзником. Она игнорирует его. Его. Задетое самолюбие, ярость, непонимание и жадность. Все смешалось в безумный коктель эмоций, не позволяющих трезво оценивать ситуацию.
Шуншин был молниеносен. Он появился на гробах одновременно с Ламиноко, и в руке его уже была катана. Блеснул клинок — и замер. Тишина. Глаза Саске расширились, от осознания того, куда он попал — он оказался затянут в гендзюцу, хотя и пытался сопротивляться. Его тело застыло в позе выпада, как марионетка, у которой перерезали нити. Рядом, чуть левее и ниже, так же неподвижно стояли Кабуто и Орочимару. Пять призванных марионеток застыли, как фигуры в гробницах — не внявшие приказу.
Гендзюцу. Мангекё. Центр арены застыл в безмолвной тишине. Но мгновение тишины длилось недолго. Гурен, наблюдавшая с балкона, сжала зубы. В груди резко сжалось. Она поняла — это гендзюцу. Почти все погрузились в него. Она — нет. Это могло бы стать шансом и говорило лишь о том, что техника ограничена в радиусе.
Но шанс был упущен в тот же момент.
Кисаме, отступивший к зала, двинулся вперёд. Молниеносно, без крика, без вызова. Он обрушился на балкон, как вал, с Самехадой, сверкающей острейшими шипами. Удар пошёл снизу вверх — хищный, размашистый, будто срубающий бамбук. Гурен попыталась заблокировать, но была ошеломлена силой проявленой мечником: часть перил взорвалась от удара, разлетаясь кристаллической крошкой.
— Эта девченка снова лишает меня всего веселья, — глухо бросил Кисаме, следуя за ней с хищной ухмылкой.
Она пыталась отступать, зная, что теряет чакру — с обменом ударами. Самехада тянула из неё чакру каждый раз соприкасаясь с кристаллическими лезвиями.
— Благо ты оказалась достаточно далеко. Так что развлечешь меня, пока они заняты.
В какой-то момент ей удалось вырваться. Очередной обмен завершившийся мощнейшим ударом Самехады по Гурен — и она исчезла, заменившись сверкающим осколком, который разлетелся на мелкие осколки.
В следующую секунду она уже стояла у противоположной стены, печти складывались с невероятной скоростью. Зеркало, гранёное — выросло из пола перед ней. Из него, один за другим начали выходить клоны. Пять штук, каждый — с теми же приёмами, с тем же оружием. Они бросились вперёд.
Кисаме не ждал. Он бросил взгляд вниз — и без слов сложил печати. Воздух напрягся, а затем — разразился.
— Суйтон: Бакусуй Сёха.
Из его рта вырвался бурный поток воды, мощный и холодный, словно раскрывшаяся пасть океана. Зал затопило почти сразу — волна смела все что плохо лежало, ударила по гробам и взметнулась вверх. Клоны рассыпались по сторонам, уворачиваясь, но двое были сметены и ударяясь о стены, потрескались и рассыпались в кристалл.
Поверхность воды заплескалась. Ламиноко и Саске, всё ещё застывшие, стояли на гробах, как на островах. Вода не коснулась их. Орочимару, Кабуто и тела призванных — теперь оказались под водой, погружённые в свой иллюзорный ад.
Кисаме остался на балконе, дыхание его было ровным. Самехада в его руке пульсировала, чуя скорую добычу.
Но Гурен не исчезла. Она использовала поток как прикрытие. Приземлившись на воду, ступая по её поверхности, она снова сложила печати — и на этот раз использовала уже другой приём. Столб, сверкающий, розово-голубой, пророс прямо из-под воды, вырываясь вверх с глухим треском.
Он поднял Орочимару и Кабуто — их тела, окутанные водой, вырвались на поверхность. Столб поднял их выше — как фигуры на пьедестале, отрезанные от воды. Она надеялась, что это как минимум не позволит им утопиться.
Кисаме прищурился. Он знал, что она делает. Но не сдвинулся с места. Клоны снова окружили его. Они шли быстро, пытаясь взять в кольцо. Он слегка наклонился вперёд, пробуя тяжесть Самехады на весу, и сказал себе:
— Забавно. Она лучше чем казалась на первый взгляд.
Он сделал шаг, — и бой продолжился.

В Гендзюцу

Пространство рухнуло внезапно. Всё, что было до того — зал, балкон, вода, бой — исчезло без следа. Осталось только озеро. Гладкое, как стекло, без волн и движения. Его цвет — тягучий алый, как кровь, застылая в вечности. Над горизонтом висел ослепительный белый диск, заслонённый громадной чёрной луной, чьё присутствие давило не хуже стены.
Цветов в этом мире не было. Только чёрный, белый и кроваво-красный.
Фигуры, застигнутые техникой, были перенесены сюда без звука. Они стояли на алой глади — в тех самых позах, в каких их настигла иллюзия. Катана Саске замерла в выпаде. Орочимару слегка повернут в сторону, глаза приоткрыты. Кабуто застыл с вытянутой рукой, будто в момент жеста. Призванные шиноби — неподвижны. Как куклы, забытые на сцене.
Впереди — гробницы. Их крышки распахнуты. Пятеро мёртвых, вытянутых из загробья, присутствовали в этом мире так же, как и живые. Казекаге Раса, Кимимаро, Кидомару, Хизаши Хьюга и Дан Като — все были здесь. И каждый по-своему реагировал на увиденное.
Первым сдвинулся Кидомару. Его глаза метнулись по сторонам, и он сразу попытался активировать технику. Его тут же покрыл узор проклятой метки на полную силу. Внешность преобразилась до неузнаваемости.
Кимимаро не двинулся. Он стоял прямо, с тем же холодным, непроницаемым лицом, что и в жизни. Только едва заметно напряглись пальцы — словно готовясь к атаке, но не зная, откуда она последует.
Хизаши стоял боком, его глаза светились слабым оттенком — он активировал Бьякуган. Но усилия ни к чему не привели. Пространство здесь было глухо ко всем попыткам распознать чакру или её потоки, а так же заглянуть за его пределы.
Раса мрачно осмотрелся. Он ничего не делал, только наблюдал. Возможно, как человек опытный и мёртвый, он быстрее других понял, что это за место. И что их всех заперли в гендзюцу.
Дан, смотрел на окружающее с тихим страхом. В его взгляде не было отчаянья — лишь усталость. Он не говорил. Только смотрел в озеро — в его собственное отражение.
Саске пришел в себя первым. Он с силой оттолкнулся от поверхности — и тут же понял, что расстояние не поддаётся логике. Мир искажается. Его шаг вперёд отдаляет его назад. Катана дрожала в руке. Он вложил в движение чакру — и молния заструилась по клинку кусанаги, а его взгляд, ошеломленный и обескураженный устремился на Ламиноко.
Орочимару всматривался в пространство. Его зрачки сузились. Он не делал резких движений — лишь поднял глаза вверх, туда, где черная луна заслоняла свет. Его лицо выражало не страх, но и не безразличие. Что-то новое — смесь понимания и досады. Он уже ощущал это бессилие раньше. Все тут ощущалось точно так же как и тогда, когда Итачи одолел его одним единственным взглядом.
Кабуто уже собрался заговорить, когда поверхность озера под ним дрогнула, а из глубины начали подниматься тени.
Они не имели лица. Их очертания были расплывчаты, но в каждой угадывался облик. Один — похожий на змею, другой — на гигантскую куклу, третий — на слепого слугу. Они не нападали. Пока что. Только медленно шли вперёд.
Мир был неподвижен, но время шло. В иллюзии — день. За пределами — минута. Всё происходящее здесь, каждое движение, каждое усилие — стоило чакры.
Тело каждого, попавшего в ловушку, в реальности оставалось неподвижным, безмолвным, окружённым бушующей водой. Здесь же — они были под наблюдением. Под контролем. Под давлением.
Ни одна фигура, ни одно слово — не могли изменить главного: это было не их пространство. И ничто здесь не подчинялось обычной логике мира шиноби.

Саске стоял, окружённый иллюзией, не в силах отвести взгляда от беловолосой фигуры, возникшей в самом центре алой глади. Это была та же девушка, но не та же. Цвет её кожи отливал пеплом, тело расцвело цветами, напоминавшими шрамы. Он чувствовал её взгляд — не злобный, не торжествующий, а бесстрастный. В нём был тот же самый безмолвный приговор, какой он видел когда-то… в глазах Итачи.
Сердце бешено забилось, и в тот же миг почва под ногами — если это вообще можно было назвать почвой — содрогнулась. Вода, тягучая и густая, начала подниматься, образуя щупальца, тянущиеся к нему из глубин. Саске отшатнулся, но ноги словно застряли в вязкой трясине. Первые щупальца уже обвивали его голени. В ярости он взмахнул катаной, рассекая их клинком струящимся молниями, но этого было недостаточно. Щупальца появлялись быстрее, чем он их рубил. В безысходности, Учиха выпустил больше чакры:
— Чидори Нагаши!
С телом будто слился гулкий крик молний. Синие разряды прошли по всему его телу, разрывая щупальца и заставляя воду вскипать от жара. Волна электричества с грохотом пронеслась по иллюзии, отражаясь в горизонте кровавого озера. Саске сделал шаг назад, отбрасывая остатки слизи. Лицо его искажала злоба. Но это было бесполезно. Новые щупальца поднимались без конца — казалось, их рождала сама суть пространства. Он снова призвал молнии, но силы начали иссякать. Вдох стал тяжёлым. Чакры становилось всё меньше. Долго продолжаться так не могло, ведь щупальцам казалось не было конца. Наконец он выдохся и липкие щупальца сковали его по рукам и ногам, продолжая обвивать и утаскивая под воду.
Он успел увидеть, бой в стороне. Казалось Ламиноко относилась к нему совершенно по другому, ведь на него не нападали эти существа. Он понял, что его просто блокируют и отодвигают на задний план. Он был не важен. И в тот момент — глаза. Красные, как кровь. Алые, как гибель. Те самые глаза, что он ненавидел и жаждал — глаза как у Итачи, полные пренебрежения и насмешки.
Паника ударила волной. Он рванулся, но тело уже не слушалось. Щупальца подняли его над поверхностью, словно трофей — и затем медленно, мучительно, начали опускать вниз. Саске не закричал. Он не мог. Вода сомкнулась над его головой, мир погрузился в безмолвие. Ни звуков, ни света. Только холод и безвозвратность. Давление вокруг усилилось, словно само пространство хотело раздавить его.
В голове пронеслось одно — я не дотянулся. Ни до Итачи, ни до этой Учихи. Он слаб. Недостаточно зол. Недостаточно силён. Он не победит, как бы не пытался. Ему показалось, что расстояние между ним и Итачи ни капли не сократилось, будто старший брат все так же оставался недостижимой горой, до пика которой невозможно дотянуться.
Щупальца сдавливали грудь, мысли угасали. Алые глаза оставались с ним — последним, что он увидел, прежде чем сжимающееся пространство вытолкнуло его разум в темноту. Сознание померкло. Саске Учиха — наследник проклятия, наперсник мести — в этот момент вновь стал мальчиком. Одиноким, испуганным, затянутым в иллюзию чужой силы и практически сломленным.
Орочимару нарушил молчание. Он издал хриплый, болезненный звук — не смех, не крик, а нечто среднее между шипением и рычанием. Губы скривились, зрачки сузились в щель. Его тело содрогнулось, но не от боли — от ярости, нахлынувшей словно цунами.
— Опять… — прошипел он, вытягивая последнее слово, как ноту, — опять… то же самое…
Он шагнул вперёд, в багровых отблесках озера его фигура казалась вытянутой тенью. Он вскинул глаза, глядя на Ламиноко. — Ты, как и он… как Итачи… Я не верю, что настолько слабее вас, проклятых Учиха!
Его голос звенел злобой и в следующий миг, он раскрыл рот неестественно широко. Огромный белый змей вырвался из его тела, разрывая кожу, как старую оболочку. Хлестнув в сторону Кабуто, чтобы оттолкнуть его от монстров, Орочимару метнулся к Ламиноко — мощно, хищно, с визгом воздуха. Десятки черных силуэтов, ранее окружавших его, были отброшены или растерзаны одним яростным движением. Змей шипел, закручиваясь спиралью, как смерч.
— Я разорву тебя на части, и поглощу тебя! Ты станешь моим новым сосудом! — кричал он, обнажённый, искажённый, всё ещё живущий только ради одной цели — одержимости новым телом. — Такой сосуд… такая сила… Ты даже талантливее чем Саске!
А вот Раса наблюдал за происходящим с иронией. Его лицо было каменным, но в глазах блеснуло облегчение. Он даже усмехнулся, глядя, как Орочимару рвется к Ламиноко, теряя рассудок.
— Справедливость всё же существует, как ни крути, — сухо проговорил он, в полголоса, — Ты хотел захватить тела других, а теперь сам стал пленником. Забавно.
Он даже не пытался сопротивляться всерьёз. Его удары были точны, но не яростны, движения — сдержаны. Он совершенно не пытался навредить девушке в серьез. Получив удар мечем, он не мог не прокомментировать.
— Удивительная техника. Запечатай меня до конца девочка. Не хочу оставаться в этом мире, когда я уже давно мертв.
Кидомару же, наоборот, оказался не в силах справиться с потоками нападавших. Монстры — жидкие, многорукие, с ртами, наполненными алыми зубами — не давали ему и вздоха. Его нити, его меткость, его контроль — всё теряло смысл. Он пытался вырваться, расплетая сеть за сетью, но каждая следующая волна существ сбивала его с ног. Его разрывали снова и снова. Грязные руки рвали его тело на части, вязкая вода заливала рот и глаза. Гендзюцу было не только иллюзией, но пыткой. Он захлёбывался в собственных воплях, даже несмотря на то, что был мертв. Его сознание было слабо.
А вот Кимимару оказался другим. Его тело ощетинилось костью — из лопаток, локтей, груди торчали шипы, словно он стал ежом. Он стрелял костяными пулями во всё, что приближалось, разрушая тьму вокруг себя с отчаянной стойкостью. Вокруг него клубилось багровое марево, каждая его техника резала воду, как нож.
— Орочимару-сама... — произнёс он сквозь стиснутые зубы. Его взгляд оставался чистым и фанатичным. — Я прикрою вас, даже если уже мертв.
Щупальца обвивались, но он их разрывал. Тени нападали, но он дробил их костяными клинками. Он не чувствовал боли. Не нуждался в отдыхе. Он был мёртв — и потому был вечен. Он дрался, как последняя опора Орочимару с невероятной решимостью.
А в стороне, окружённый и всё более загнанный, Кабуто мечущимся взглядом искал выход. Его ладони светились чакрой — скальпель то и дело рассекал очередную хищную руку, грудь, щупальце, челюсть. Пот лил с его лба. Он пробовал запомнить форму пространства, проверял на присутствие барьеров, искал уязвимость. Но ответа не было.
— Это… это должно быть какой-то изощренный трюк... Или что-то подобное… — бормотал он, будто надеялся, что логика даст ответ на безумие. — Нет, нет, это... такого не бывает. Где слабое место?!
И всё же продолжал сражаться. Резал. Защищался. Проклинал себя, Орочимару, Саске — и девушку что затянула его сюда. Он знал, что Учихи опасны, но совершенно не представлял, что настолько. Саске не был способен на подобное, а про Итачи он слышал только от Орочимару, сам сталкиваясь с подобным уровнем гендзюцу в первые. Его это пугало.
На другом краю поля Хизаши и Дан, почти не сговариваясь, действовали похожим образом на Расу. Их движения были механичны — блок, ответный удар, уклонение. Без гнева. Без надежды. Они понимали, что происходящее — не бой, а приговор для их призывателя.
Хизаши тихо вздохнул, отбросив одного из монстров ударом ладони:
— Как странно... Техника нечестивого воскрешения обладает такой слабостью. Не думал, что моя смерть будет использована вот так.
Он не говорил с упрёком. Лишь констатировал. А затем снова ударил. Его мало заботило то, что происходило вокруг, ведь сознанием, он принял свою смерть уже очень давно.
Дан вздыхал про себя. Он тоже не искал победы. Он просто отражал атаки. Смотрел на Ламиноко — и ждал, как и Хизаши. Он видел, что Ламиноко сделала с Расой.
— Запечатай нас, дитя. Мы не должны существовать в этом мире.

Вне гендзюцу

Сражение между ними стало центром вихря, вырезанного в водной глади затопленного зала. Кисаме двигался легко, с тем животным азартом, который у других пробуждает охота, а у него — сражение. Каждая атака Гурен — с кристальным визгом, каждый его взмах Самехадой — с хищной тяжестью, будто само пространство сопротивлялось удару.
— Хах… давай-давай, — голос мечника был веселым, его забавлял этот бой. — Покажи на что способна. Удиви меня.
Гурен не отвечала. Её движения были стремительны, лицо искажено болью, но не страхом. Она не боялась смерти — слишком хорошо знала, как близко она всегда ходит за теми, кто служит Орочимару. Но сейчас, в этот миг, у неё была возможность забрать с собой врага который был ужасной угрозой. Даже ценой всего она была готова устранить его. Для Орочимару и возможности, которую может подарить ему устранение одного из врагов.
Она бросилась в сторону, скользнула по воде, собирая чакру в ладонях. На её пальцах заискрился кристалл. Печати — быстрые, точные. Перед ней вспыхнула яркая гексагональная структура — полупрозрачная, смертельно красивая, как ледяная клетка. Цель была одна: запечатать Кисаме, отделив его от меча, подавив его источник силы.
Кисаме естественно следил за её атакой. За последние пару минут они успели обменяться уже множеством техник и ударов из которых неизменно он выходил победителем. Огромное количество чакры и способность Самехады, делали этот бой совершенно неравным.
— Хе-хе… похоже ты решила пойти до конца. Похвально.
Он шагнул вперёд. И тут же — кристал ударил из под воды, уровень которой уже упал по колено.
Запечатывающая структура — высокая, с шипами, замыкающаяся вокруг его корпуса, почти как саркофаг. Кристалл захлопнулся, пытаясь охватить и его, и оттолкнуть Самехаду. Гурен рванулась следом, планируя завершить технику вблизи, вложив всю свою чакру в запечатывание. Она была готова пожертвовать собой.
Гурен уже была на полпути, когда Самехада двинулась. Меч зашипел, словно живой, пробуждённый яростью. Из-под чешуи вырвались шипы, вибрации пошли по кристаллам. Он жрал её чакру. Жрал технику.
— Нет! — выкрикнула она, вкладывая последние силы в печати.
Но было уже поздно. Кристалл треснул. Трещин становилось все больше. И через миг Кисаме с грохотом прорвался сквозь стенку. Самехада вырвалась вперёд — зверь, почуявший кровь. Удар пришёлся в бок, с силой, способной переломить дерево. Гурен отлетела прочь, оставляя в воздухе следы крови.
Она ударилась о стену, с хрустом. Кристаллы в её руках рассыпались в пыль. Тело скользнуло в воду, оставляя за собой алый след на колонне. Удар полностью лишил её сознания и было совершенно не ясно, погибла она или нет, лёжа в воде у стенки, изломанная и окровавленная.
Кисаме опустил меч. Его лицо всё ещё украшала усмешка. Он сделал несколько шагов к ней, посмотрел на окровавленное тело. Затем выдохнул через нос и покачал головой.
— Ты была действительно хороша. Я уважаю твою решимость.
Он отвернулся и ушёл к центру, не оборачиваясь. Самехада, довольная, чуть приподнялась, словно фыркнула в его руке.
Кисаме оставил её живой не из жалости. Она была готова пожертвовать собой и сражалась до конца. Хошигаки зауважал её за это, а потому дал ей шанс на выживание.

Чакра в зале словно осела. Иллюзия спала, но напряжение никуда не делось.
Первым зашевелился Саске. Он сделал резкий вдох, откидываясь назад, будто вынырнувший из воды. Взгляд мечется, шаринган горит. Он поднимает руку к груди — в теле ощущается диссонанс. Чакра не подчиняется. Не полностью. Он активирует проклятую метку, но та отвечает с замедлением. Поток чакры рванулся наружу, но остановился на полпути. Саске вздрагивает, ощущая: метка работает лишь частично.
Он мгновенно оценивает обстановку. Пальцы рефлекторно сжимаются на рукояти цуруги, но он не атакует. Нет смысла. Его могли уничтожить — но не стали. Молча отпрыгивает, отдаляясь от Ламиноко. Взгляд — настороженный, почти шокированный. Он внимательно смотрит на неё, и наконец произносит:
— Кто ты, чёрт возьми?
В этот момент рядом с Орочимару, с глухим стоном оседает Кабуто. Лицо бледное, губы дрожат. Он даже не пытается встать — просто валится на бок. Глаза закатились, с губ срывается короткий хрип. Сознание покинуло тело, оставив его мешком плоти и запечатанной чакры лежать в воде. Нечестивое воскрешение было отменено раньше. Еще когда они были в гендзюцу.
Орочимару продержался дольше. Он встал на одно колено. Ладонь уперлась в пол. Волосы прилипли к лицу, пот катится струями. Зрачки дрожат. Челюсть напряжена до боли. Всё его тело дрожит, но он не позволяет себе рухнуть. Плечи поднимаются и опускаются от сдерживаемого яростного дыхания. Впервые за долгое время — он ощущает бессилие. Пойманный в гендзюцу, проигравший уже второй раз, так позорно.
— Ты… — сипит он, — как ты смеешь...
Голос срывается. Позади него поднимается всплеск воды. Глухой шаг. Потом второй. Фигура Кисаме появляется позади него, будто выныривая из самой тьмы. Его силуэт не нуждается в представлении. Широкая спина, меч, взгляд, хищный и усмехающийся.
— Ты проиграл, змей, — ехидно и с хрипотцой произносит он. — И в этот раз — окончательно. Итачи-сан отпустил тебя, но я не стану.
Орочимару медленно оборачивается. Его глаза полны ненависти. Он едва успевает распахнуть рот, чтобы как-то ответить, но... Но уже поздно.
Самехада обрушивается сверху, с хрустом ломающейся плоти и кости. Голова Орочимару разлетается под ударом, словно выжатый плод. Брызги разлетаются в стороны, заливая пол, тело подламывается и валится вперёд.
Кисаме выпрямляется. Меч, тянущий чакру, вибрирует от удовлетворения. Он не говорит ничего в адрес мёртвого тела — слов достаточно было при жизни. Орочимару, предатель деревни, нукенин с мировым именем мертв.
Он переводит взгляд на Кабуто. Без сознания. Запечатанная чакра.
— Этот выжил, — бросает Кисаме, — но без чакры — он совершенно безвреден. Скучно.
Он поворачивает голову к Ламиноко. Глаза чуть прищурены. Лицо всё ещё суровое, но с оттенком признания.
— Хорошая работа. Итачи-сан не ошибся насчет тебя. Ваши глаза, так несправедливы.
Кисаме скривил "обиженное" выражение лица в шутку и шагнул вперёд. С пола, в том месте, где был повержен Кимимаро, поблёскивало кольцо. Он нагнулся, поднял его двумя пальцами, внимательно осмотрел.
— Символ Акацуки. — он усмехнулся. — Иронично.
Он протянул кольцо Ламиноко.
— Добро пожаловать.
Саске тем временем стоял, не отводя взгляда от окровавленного тела своего наставника и мишени. Его лицо было бледным, губы сжаты. В глазах — не только шок. Ярость. Боль. Обида. И — растерянность. Он стиснул кулаки.
Орочимару… мёртв. Убит у него на глазах. И это не он был тем, кто сделал это. А он, не смог помешать, не смог даже коснуться тех, кто это сделал.
Саске впервые за очень долгое время подумал, что вновь проиграл. Он отступил вглубь зала, не говоря ни слова, зубы стиснуты, взгляд дрожит. В нём лишь злость и пустота. Его цели вновь ускользнули от него. Он вновь ощутил себя беспомощным подростком, который не может одолеть своего врага.

Слова Ламиноко прозвучали и стихли, но не исчезли. В зале, где недавно звенела сталь и шипела кровь, теперь повисла тишина другого рода — тишина, которую не нарушали ни шаги, ни дыхание, ни даже взгляд. Воздух, будто сдерживая остатки чужой чакры, не двигался. И только Кисаме, стоявший чуть в стороне, сдвинул плечом Самехаду, чтобы та перестала вибрировать от возбуждения. Она ощущала смятение, не своё — чужое, но близкое.
Саске не сдвинулся с места. Его взгляд был прикован к полу, к точке, где пятно крови и воды медленно растекалось в трещины. Он слышал её голос, слышал каждое слово. И хотя не ответил сразу, всё в его теле — в застывших мышцах, в стиснутых пальцах, в чуть выдвинутом подбородке — говорило: он услышал. Прикосновение к плечу не вызвало отторжения, но отозвалось напряжением, сдержанным, как перед боем. Он не ожидал заботы. Не хотел её. Но теперь она у него была, и с этим приходилось что-то делать.
Он медленно поднял голову. Шаринган погас, взгляд стал тусклее, но не слабее. Он смотрел не на Ламиноко и не на Кисаме. Смотрел внутрь себя. Там было то, с чем он столкнулся впервые: его не победили, не подмяли, не добили. Его… увидели. Он не знал, что с этим делать.
Когда он наконец двинулся, шаги были выверенными, даже красивыми в своей сухой уверенности. Он подошёл к телу Орочимару, будто что-то в нём всё ещё нужно было понять. Ничего не сказал. Только склонился, рассматривая его безжизненное лицо. Презрения не было. И победы — тоже. Только усталость.
Повернулся. Прошёл мимо неё молча, не коснувшись взглядом, но оставив после себя ощущение напряжения, как от сдержанного крика. У выхода он остановился.
— Он должен был погибнуть от моей руки.
Кисаме, до этого молчавший, качнул головой и с ехидной усмешкой ответил:
— Ты упустил свой шанс, малец.
Саске не отреагировал. Но на лице появилось едва уловимое движение. Может, тень мысли. Может, просто миг, когда он перестал быть уверен, кто именно сегодня проиграл.
Он уже почти исчез за поворотом, когда задержался — взгляд скользнул по углам, как будто проверяя: кто-то ещё идёт? Не дождавшись ответа, пошёл дальше, и звук его шагов растворился в коридоре. Но было в его спине что-то неокончательное. Не «уход», а «движение».
Кисаме задержался. Он смотрел на Ламиноко. Наблюдал. Не с подозрением, а с интересом. Его животное чутьё говорило, что сцена не завершена. Что разговор был лишь первым из длинной цепи. И что ей прийдется сказать гораздо больше, чем она уже успела.
— Он ещё не ушёл, — сказал Кисаме почти весело. — Просто пошёл вперёд, чтобы не стоять на месте.
Он пошёл следом, в темноту коридора, но шаг его был нетороплив, как у человека, который не спешит догонять. Он знал: в темноте их может ждать развязка. Или начало.
Проход через залы Орочимару теперь ощущался пустым. Даже в тех местах, где раньше ощущалось присутствие саннина, было тихо. Сдержанная, вязкая тишина. Его дух покинул логово, вместе с хозяином. Осталась только каменная скорлупа.
Снаружи воздух был чище. Свежий — вечерний запах леса. Позади них осталась мёртвая пещера, впереди — лес страны Рек.
Кисаме остановился у выхода и остановился взглядом на Саске, что ждал их в сторонке, разглядывая лес так, словно смотрел сквозь него.
- Они действительно братья.
Пробормотал мечник, ни к кому конкретно не обращаясь. Сейчас сходство двух Учих, ощущалось как никогда отчетливо.