Не то чтобы Итачи удивился, когда начал изучать данные Корня и нашёл там огромные скрытые сбережения. Данзо, очевидно, готовился к самым непредвиденным обстоятельствам, а потому спрятал большое количество ресурсов в разных местах. И это только то, на что были указатели в отчётах Корня. Конечно, Итачи мог бы проигнорировать эту информацию, отдав всё как есть Конохе и пусть делают с этим что захотят. Но, зная, в каких обстоятельствах рос Саске, а тем более Наруто, Учиха убедился, что деревня личное имущество распределяла не совсем честно. После уничтожения клана Итачи остался старшим наследником, а Коноха не могла передать имущество преступника его брату. Потому все земли клана внутри деревни были национализированы и распроданы. В итоге он поддался небольшой обиде и, думая о будущем, не стал передавать эту информацию Цунаде. К тому же там были члены Корня, которые могли знать об этих схронах. Потому первостепенной задачей для них стало как можно быстрее найти их. Было решено разделиться и встретиться в Стране Горячих Источников. Саске пошёл вместе с Кисаме, а Итачи, наконец, уединился с Ламиноко. Причём, что неожиданно, предложил это Кисаме. Судя по всему, мечник чувствовал себя не так скованно с младшим Учихой, который был явно слабее него и к тому же с запечатанной чакрой. Саске также объявил, что ему нужно собрать своих знакомых, которых он завёл, будучи на службе у Орочимару. Таким образом мечник и младший Учиха отправились в длительное турне, попутно намереваясь заглянуть в несколько ячеек Корня. Итачи и Ламиноко же нуждались в отдыхе. Оба. Итачи нужно было создать сложнейшие дзюцу за короткое время, и для этого требовалось тихое место вдали от посторонних глаз. Страна Горячих Источников идеально подходила и была совсем рядом. К тому же большинство схронов лежали как раз по пути.

Но Итачи не стал всё забирать исключительно себе. Он решил, что Пейн проявил к нему необычайную доброту, позволив защитить брата и наказать Данзо. А потому Учиха вороном послал информацию для Какузу и Хидана, где располагалась часть из схронов, чтобы Акацуки также получили свою прибыль и его вендетта не казалась совсем уж личной. Он также обличил широкую сеть информаторов, часть из которых могли в будущем послужить Акацуки, а другая часть, наоборот, угрожала организации, сливая о ней информацию. Этим ходом Итачи надеялся подтвердить свою лояльность и скрыть то, что на самом деле он лоялен Конохе.

Таким образом, Итачи и Ламиноко по пути в Страну Горячих Источников вскрыли двенадцать схронов Корня и заработали в общей сложности около ста двадцати четырёх миллионов рё. Деньги Итачи разделил пополам, так как сумма была поистине огромная, и к Ламиноко он относился как к равной, особенно учитывая её вклад в обезвреживание Данзо. И теперь они вдвоём, завернутые в свои плащи Акацуки и сугэ-гасой на головах, спокойно двигались по тракту из Страны Огня в Страну Горячих Источников. Итачи уже ходил этой дорогой и знал, что глубже в Стране Горячих Источников дорога ведёт к небольшому городку под названием Юсэй. Он располагался в небольшой долине, на пересечении трёх речек, и совершенно точно имел термальные источники, известные на весь регион. Тем не менее, из-за труднодоступности долины, они пользовались не таким огромным спросом, как другие, и там было не очень шумно и людно. Это было идеальное место для того, чтобы отдохнуть на природе и заняться разработкой техник.

Сейчас они находились с обратной стороны горной цепи, за которой и скрывалась долина. И хоть до них было ещё около ста километров, горы уже были видны с равнин Страны Огня. Итачи повернулся к Ламиноко и задержал на ней взгляд. Он изначально собирался задать ей вопрос, но решил помедлить и просто насладиться чувствами, которые испытывал последние несколько дней. Решив открыться полностью перед ней и братом, с Итачи будто сняли огромный груз, и теперь его застывшее и очерствевшее сердце начало оживать, то и дело срывая с него холодную маску отстранённости, в которой он жил последние годы.

После их близости у той пагоды Итачи по-новому начал смотреть на неё и теперь невольно ловил себя на мысли, что любоваться ею ему гораздо приятнее, чем созерцать природу. Когда-то это было его любимым занятием, чтобы погрузиться в собственные мысли, но сейчас он просто любовался девушкой, к которой мог протянуть руку и почувствовать её тепло.

— Кажется, теперь мы можем очень долго не работать, — заметил он, едва улыбнувшись. — Думала ли ты когда-то, что будешь зарабатывать такие деньги?

Итачи просто захотелось завязать с ней разговор. Путь был неблизкий, и они не торопились, так что узнать её получше за это время было прекрасной идеей. Особенно учитывая, что на самом деле с момента их знакомства прошло совсем немного времени. А чувство было такое, будто знают они друг друга уже очень давно.

В действительности Итачи знал, что аскетизм был привит ей ещё с пелёнок. То, как она жила в детстве и как жила в Конохе, было далеко от нормальной жизни, где ты реализуешь свои потребности. Не то чтобы ему самому нравилось тратить деньги на всё подряд, но он знал им цену. По крайней мере, Итачи видел достаточно примеров того, когда деньги решают многие проблемы без существенных усилий. Особенно это касалось таких сумм. Из банальных примеров — те же шиноби. Они, по сути, решали чужие проблемы за деньги. Если у тебя есть деньги, ты можешь нанять работника, который специализируется на данном типе проблемы и решит её для тебя. Ты же, в свою очередь, сэкономишь своё время и обеспечишь себе стабильный результат.

С этой точки зрения он понимал Пейна. Глава Акацуки был не просто лидером террористической организации, которая получала деньги от заказов, но ещё и главой целой страны. Его силы было достаточно, чтобы единолично прибрать к рукам целую скрытую деревню и страну. Как следствие, все финансовые потоки проходили через него. А имея деньги, он мог решать огромный спектр проблем.

Задумавшись на мгновение обо всех аспектах, связанных с деньгами, Итачи не переставал слушать Ламиноко. Они действительно были несвободны, но, с другой точки зрения, их общей силы было достаточно, чтобы противостоять любой угрозе. В этом смысле не было свободнее людей, чем они. В этом мире всё решает сила. Шиноби — венец силовой верхушки этого мира, и такие боевые единицы, как Итачи и Ламиноко, совершенно точно стояли на вершине. Ламиноко уже доказала, что способна побеждать сильных противников. Роши, Орочимару и Данзо вовсе не были рядовыми шиноби. Они были великими воинами, прошедшими массу сражений, но были повержены относительно легко. Конечно, Итачи не зазнавался — ведь всегда есть тот, кто сильнее, и он прекрасно знал эту истину, — но считал, что холодный разум, расчёт, а также подготовка всегда дадут результат.

Он не стал отвечать на первые её предложения, но замечание о том, что ей столько не нужно и он может забрать деньги себе, заставило его задуматься. С определённой точки зрения, они действительно были ей не нужны. Но для чего они были нужны Итачи? Учиха на мгновение вспомнил то Цукуёми, где он прожил целую жизнь счастливого семьянина, и решение пришло само собой. Им нужно было место, где они смогут безопасно жить. Вместе. Где они смогут обеспечить себе будущее и будущее своих детей. Для всего мира они были преступниками, а их имена красовались в книге Бинго. Это означало, что им нужно либо получить амнистию, либо укрепить своё место обитания настолько, что ни один охотник за головами не сможет туда проникнуть. Первое было реальным, но очень сомнительным. Куда правдивее звучал второй вариант.

По сути, то же самое сотворил Пейн у себя в стране. У него была целая страна, чтобы защищать его и близкое ему. Действительно удобно. Но Итачи не был безликим богом, и его прекрасно все знали в лицо. Ему нужно было быть хитрее и скромнее.

Мысли проносились через его голову, как калейдоскоп, но он не позволил себе оторваться от реальности, ведь Ламиноко сделала шаг в его сторону, практически соприкасаясь с ним плечами. Она действительно строила ему глазки! И Учиха, который годами привык подавлять свои эмоции, почувствовал, как внутри него поднимается тёплое чувство. Он и правда начал испытывать к этой девушке неподдельные эмоции. Она определённо была странной, но ему это нравилось. Пожалуй, только такой человек, как она, могла спокойно принять его таким, какой он есть.

Итачи не стал отвечать ей сразу. Вместо этого он медленно поднял руку и снял свою шляпу. После чего протянул вторую руку и мягко, но властно обнял девушку, притянув её к себе, и наклонился, остановив своё лицо в паре сантиметров от её.

— Хорошо, я заберу у тебя эту ношу, раз ты просишь, — Итачи говорил тихо, но в его тоне чувствовалась нотка веселья. — Но ты должна попросить меня правильно. — Он теснее обнял её, теперь уже обеими руками. — Я не против забрать их у тебя, но девушка должна просить о чем-то своего мужчину поцелуем.

Итачи всё это время сохранял с ней зрительный контакт. Его взгляд можно было назвать интенсивным, ведь в нём было чистейшее желание. Желание вновь ощутить ту окрылённость, что охватывает человека, когда он влюблён.

Он не стал сам целовать её. Учиха хотел, чтобы девушка начала проявлять инициативу. Научилась быть смелой с ним и не боялась познавать новое. Она хотела, чтобы он что-то сделал? Конечно, Итачи мог сделать это и просто так, но поцелуй от любимой женщины всегда придаёт мужчине дополнительную мотивацию. И Итачи хотел, чтобы их отношения были именно такими — близкими. Сейчас она стеснялась или боялась проявлять заботу, а, возможно, просто не умела, но Итачи был не против проявить терпение и научить её. Пару таких просьб с его стороны — и она поймёт, что нужно сделать, чтобы попросить его о чём-то. Это просто естественный ход вещей.

Наблюдать за её смятением и смущением было по-своему уморительно. Итачи искренне наслаждался этой её совершенно невинной стороной. Наконец Ламиноко решилась и подалась вперёд. Итачи, только и ждавший этого момента, с готовностью ответил на её поцелуй, с удовольствием отмечая, насколько ему понравился момент близости: ощущение её губ, запах, объятия. Все эти чувства раньше проходили где-то за пределами его восприятия, ведь весь его мир сосредоточился вокруг мрака, в котором он жил. Сейчас же Итачи словно заново учился дышать полной грудью, наслаждаться жизнью и тем, что она даёт. Он мягко, но крепко обнял её, отдавая всего себя поцелую. Мужчина не хотел, чтобы у неё закралась хотя бы толика сомнения в собственной способности понравиться или удовлетворить его.

Учиха знал большую часть её прошлого, и там не было такой жизни. Девушка, как и он сам, жила в ограниченном пузыре боли, страданий, долга и дисциплины. И Итачи знал, как её воспитывали. Он хотел продемонстрировать Лами, что возможна и другая жизнь — светлая, полная позитивных эмоций и радости.

Но внезапно девушка напряглась и отпрянула. Её поведение и опущенный взгляд, вкупе с огромным смущением, быстро навели его на нужные мысли. «Она боится вновь повторить свою ошибку?» — эта мысль натолкнула его на другую идею. Он знал, что она, вероятно, никогда напрямую не контактировала с мужчиной, а потому немного тепла и осознания того, что он больше не является для неё кем-то посторонним, нужно было вложить в её сознание.

Итачи протянул к ней руку и мягко погладил её щёку, отводя непослушные пряди волос назад и заправляя их за ушко.
— Да, правильно. Мне понравилось, — сказал он тепло и с улыбкой.

Ему не нужно было давить на неё или требовать продолжить. Итачи хотел, чтобы она сближалась с ним в собственном темпе, на комфортной для неё скорости. Но это вовсе не значило, что он не будет время от времени подкидывать ей стимулы для того, чтобы их отношения развивались. Он сделал шаг к ней, снова сокращая дистанцию.
— Конечно, как и обещал, — сказал он, забирая у неё свиток с деньгами и перекладывая его в свой плащ.

Но дальше он не отстранился, лишь коротко посмотрел по сторонам, убедившись, что на тракте никого нет. Итачи бережно подхватил её руку и запустил себе под плащ и под футболку, положив её ладонь на свой торс, при этом стараясь поймать её взгляд.
— Не бойся этого. Я теперь твой, и ты можешь смело исследовать всё, что тебе интересно. Близость — это не что-то опасное, когда она с тем, кто тебе дорог.

Учиха продолжил гладить её щёку, показывая пример того, как уверенно стоит прикасаться друг к другу.

Итачи не стал настаивать и не удержать её, когда она резко отпрыгнула. Он чётко видел, как Ламиноко прячет смущение за тенью шляпы, но, впрочем, не собирался лишний раз обострять этот момент. То, что она отдёрнула руку, он воспринял не как отказ, а как естественную для неё реакцию на слишком резкое сближение. Пожалуй, даже счёл это полезным напоминанием о том, что спешить здесь ни к чему. Внутренне он лишь отметил, что этот барьер нужно постепенно нарушать — вновь и вновь демонстрируя ей, что это нормально.
— Хорошо, — негромко произнёс он, будто бы подытоживая, и пошёл следом, не пытаясь её подколоть или смутить. Итачи казалось, что он достаточно четко понимает, что с ней происходит.
Дорога была лёгкой. Воздух пах сухой землёй и дымом из деревень. Изредка мимо проходили крестьяне с корзинами или медленно катились повозки, гружённые мешками зерна и вязанками дров.
Чем дальше они уходили на северо-восток, тем отчётливее в ландшафте проступали горы — тёмно-синие, с лёгким дымчатым ореолом над верхушками. Итачи знал, что этот пар — дыхание горячих источников и фумарол, что прятались среди каменных уступов.
К середине дня дорога вывела их к узкому перевалу, где деревянный знак, потускневший от времени, обозначал границу. На нём чётко вырезаны иероглифы «Страна Горячих Источников». Никакой стражи — только тихий ветер, раскачивающий выцветшие тряпичные ленты на ближайшем придорожном столбе. Итачи к этому моменту уже начал улавливать перемену в воздухе — запах влажной земли и лёгкую примесь серы.
Дальше тракт начал медленно подниматься в предгорья. Лес становился гуще и ниже, а из-под корней деревьев пробивались горячие ручьи, окутанные паром. Местами вдоль дороги тянулись ограды небольших чайных и постоялых дворов, рассчитанных на путников которые стабильным потоком стекались в эту удивительную страну.
Когда солнце уже коснулось верхушек гор, впереди показались крыши первого курортного городка. Он прятался в складке рельефа, у подножия террас с парящими ваннами. Узкие улочки петляли между двухэтажных деревянных домов, многие из которых были гостиницами с онсэнами. Оттуда тянуло густым ароматом нагретой минеральной воды и жареной рыбы.
- Ты когданибуть выполняла миссии в стране Горячих Источников?
Поинтересовался Итачи у Ламиноко, когда они проходили мимо первых домиков на окраине городка. Ему было интересно, ведь эта страна была по истине жемчужиной. Курортом, который даже отказался от собственных шиноби, потому, что сюда стекались гости со всех концов континента и из за его пределов. Об этом красноречиво говорило количество гостинниц, каждая из которых своими яркими вывесками и интересным дийзайном привлекали взгляды.
- Тогда, я думаю тебе стоит выбрать место для нашего ночлега. Не стесняйся в выборе, ты знаешь, мы не ограничены в стредствах. Практически все они имеют здесь онсены, так что мы хорошо расслабимся сегодня, что бы завтра преодолеть горный хребет и добраться до долины, которую я заприметил уже давно.
Итачи приблизился к ней и ласково обнял её за талию, продолжая шагать дальше, разглядывая городок и прохожих, которых было довольно много. Но это было ожидаемо для курортного городка. Его внимание привлёк шум за несколько улиц от них.
Глухие, ритмичные удары барабанов и отдалённый звон колокольчиков тянулись сквозь вечерний воздух, словно зовя их свернуть с основной улицы. К звукам примешивался особый аромат — не просто запах ужинов из открытых лавок, а насыщенная смесь жареного риса, сладкого теста и тёплого бульона. Всё это медленно окутывало пространство, наполняя его ощущением праздника, к которому город готовился заранее.

— Пойдём, — сказал Итачи негромко, чуть наклоняясь к Ламиноко. — Думаю, тебе стоит это увидеть.

Он повёл её к источнику шума, легко лавируя среди прохожих. Узкие улочки, освещённые мягким светом бумажных фонарей, постепенно оживали: на перекрёстках мелькали дети в ярких юката, кто-то спешил с корзинами, из которых пахло тёплой выпечкой, а в воздухе уже висел лёгкий пар, поднимающийся из чанов с горячей водой.
Итачи шёл и невольно ловил себя на мысли, что всё это кажется ему почти чужим. Сколько времени прошло с тех пор, как он просто шёл по вечернему городу, слышал смех и видел людей, не озабоченных войной или интригами? Он вспомнил, что даже в детстве подобное случалось редко — слишком рано он оказался втянут в дела клана и деревни. Праздники, фестивали, шумные улицы всегда проходили мимо него, а если и попадались, то были лишь фоном для какой-то миссии.

Теперь же он не выполнял приказ, не выслеживал цель, не маскировался в толпе. Он просто шёл рядом с девушкой, для которой эти огни и запахи могли оказаться чем-то новым. И эта простая мысль показалась ему странно ценной.

По мере того как они приближались, ритм барабанов становился громче, а на горизонте начали вырисовываться ряды фонарей, натянутых от дома к дому, образуя светлый коридор. Пар из деревянных чанов клубился в свете огней, и в нём мелькали силуэты людей, окунавших руки в горячую воду. Звон колокольчиков, смех, короткие выкрики ведущих — всё сливалось в атмосферу тёплого, мирного вечера, к которому он давно не прикасался.

Итачи позволил себе задержать шаг, чтобы просто посмотреть на эту картину целиком, прежде чем окончательно выйти на залитую светом улицу.

— Похоже, мы нашли, куда стоит зайти, — тихо заметил он, но в его голосе слышалась не только практическая оценка. Это было признание того, что даже ему, чуждому подобным радостям, захотелось задержаться здесь хотя бы на вечер.

Итачи сразу уловил, что шумная улица давила на Ламиноко. Её движения стали осторожнее, шаг — чуть короче, а взгляд метался между прохожими и лавками, словно она пыталась одновременно всё рассмотреть и найти место, где можно укрыться от этого непривычного ритма. Когда она прижалась ближе, он немного замедлил шаг, позволяя ей идти в его темпе и обнял её крепче.
— Заслуживает, — отозвался Учиха негромко, чтобы не перекрывать гул барабанов, но и не вынуждать её переспрашивать. — Это фестиваль онсэн-мияби. Он проводится раз в году, в конце зимы, когда сюда приезжают люди со всего региона. Формально он посвящён обновлению источников, но на деле это просто способ для жителей и гостей города встретиться, обменяться новостями и развлечься. Его проводит одна единственная гостиница.
Итачи скользнул взглядом по рядам фонарей, по толпе, где дети с рыбками-печеньем бежали наперегонки, а пожилые пары неторопливо останавливались у каждой лавки.
— Здесь продают сезонные блюда, вещи ручной работы, устраивают показательные выступления артистов, — продолжил он так же спокойно, но чуть тише, склонившись к её уху. — Иногда это хороший способ собрать сведения, не привлекая внимания. Но сегодня… — Итачи на секунду задержался, обдав её ушко своим тёплым дыханием — я предлагаю тебе просто посмотреть.
Он чуть сильнее обнял её за талию, чувствуя, как она напрягается в шуме и тесноте, и едва заметно потянул в сторону одной из боковых улочек, откуда открывался вид на центральную площадку. Отсюда было видно и ярко освещённую сцену с барабанщиками, и ряды лавок, но поток людей был меньше.
— Если хочешь, мы пройдёмся здесь, а потом я покажу тебе, что именно в таких местах привлекает людей, — сказал он, делая лёгкий акцент на слове «покажу». — Это не миссия, не задание. Просто вечер, который мы можем провести без спешки.
Нукенин не пытался уговаривать её напрямую — лишь оставил пространство для выбора, но и дал понять, что считает посещение праздника чем-то стоящим.
Учиха так же не забыл и о первом вопросе который она задала, но их отвлек фестиваль.
— А что касается долины, мне она просто понравилась. Красивое место, что бы спокойно провести время. — Итачи окинул Лами тёплым взглядом. — Вместе.

Учиха кивнул и ласково провёл по её волосам пальцами.
— Да, ты правильно поняла. Это как отпуск для тебя. И хотя в долине мы будем тренироваться, это не значит, что мы не можем потратить немного времени на себя. Как и ты, я раньше всегда избегал чего-то подобного, всего себя посвятив тренировкам. И посмотри на меня. К чему это привело?

Итачи саркастически ухмыльнулся, думая о истории своей жизни и принятых им решениях. Когда его сверстники в детстве беззаботно играли во дворах Конохи, он тратил часы и дни на тренировки. У него попросту не было такого детства, где он мог бы бегать с печеньем и весело смеяться с другими. Ему показали войну слишком рано, и он слишком рано осознал всю глубину человеческого существования. Эта мысль породила в нём стойкую уверенность в том, что только сила может диктовать то, как и кому жить и умирать. Отец посадил в нём это семя.

Встряхнув головой, он отогнал эти мысли и вновь сконцентрировался на окружении и девушке, которую обнимал. Как раз вовремя, чтобы заметить её поведение. Такому шиноби, как Итачи, было слишком просто заметить все мелкие изменения в её поведении. Он заметил её интерес и то, как она осматривалась. Заметил, куда был направлен её взгляд: лавка с якитори, у которой было довольно много людей. И, судя по всему, они-то её и отпугнули, так как Лами тут же сменила настроение и отвернулась в другую сторону, попытавшись отстраниться.

Но Итачи уже достаточно хорошо узнал её и примерно понимал, что сейчас происходит в её голове и мышлении. Вместо того чтобы поддаться на её жест, он притянул её ближе к себе и обнял так, чтобы они оказались лицом к лицу. Учиха с теплотой смотрел ей в глаза и одной рукой начал гладить её по щеке.
— Ты не должна так легко отказываться от того, что тебе хочется. Я здесь ради тебя. Ради того, чтобы ты вновь почувствовала себя живым человеком.

Он нежно гладил её, а в глазах не было ничего, кроме теплоты и понимания.
— Мы не торопимся и не хотим привлекать к себе внимание. Так что идём, встанем в очередь, пока она не выросла ещё больше.

Итачи улыбнулся ей, схватив за руку и переплетя свои пальцы с её, потянул девушку к очереди. Он был решительно настроен удовлетворить её интерес, который Ламиноко успела явно проявить. Такие мелочи, как потакание своим желаниям, и составляли поведение нормального, не сломанного человека. Итачи прекрасно понимал, что оба они в какой-то мере сломаны, но это не значило, что они не могли попытаться наверстать те моменты, которые жизнь пропустила мимо них из-за обстоятельств.

Как только они оказались в очереди, Итачи снял с себя походную шляпу и, взяв Лами за плечи, выставил её впереди себя, удерживая за плечи и тем самым не давая возможности протестовать. Он наклонился к её ушку и начал тихо шептать:
— Больше ты не инструмент чьей-то воли, Лами. Если тебе чего-то хочется, ты вольна взять это. Тем более если это касается чего-то настолько простого, как еда. Одежда, украшения, жильё, еда, сладости, путешествия, связи... Ты свободна, Лами. И ты должна научиться удовлетворять свои потребности, желания. Они у тебя есть, как и у всех людей, просто ты научилась их отсекать. Нас учили этому с детства, что есть дисциплина и сила, а собственные потребности вторичны, но это не так.

Итачи замолчал на секунду и, подумав, коротко поцеловал её шею, выражая свою близость.
— Например, мне всегда нравилась природа. Просто созерцание того, как движутся облака, колышутся волны или волнуются листья на деревьях, позволяет мне успокоиться и спокойно подумать. Очистить свой разум. Можешь себе представить, как сильно эта моя черта раздражала Кисаме все эти годы?

Нукенин усмехнулся, явно стараясь донести свою мысль через шутку.
— Мы должны следовать тому, что нам хочется. Именно в этом кроется секрет того, чтобы не сойти с ума, — Итачи переместил руки с плеч на шейку и начал аккуратно и очень нежно массировать её. — Тебя всю жизнь ограничивали. Ты всегда следовала чьей-то команде. Я не хочу, чтобы ты безвольно следовала за мной, Ламиноко. Ты должна научиться исследовать свои желания и потакать им. А я буду тебе в этом помогать по мере моих сил.

Пока он говорил и трогал её, очередь совершенно незаметно приблизилась к продавцу.
— Два якитори, пожалуйста, — совершенно спокойно произнёс Итачи, вновь перемещая руки на её талию и отходя немного в сторонку, чтобы освободить место. Совершенно не было похоже, что его беспокоит окружение и шумная толпа людей вокруг. Итачи целиком и полностью сконцентрировался на Ламиноко и её потребностях, полностью абстрагировавшись от мира вокруг.

Конечно же, Итачи слышал все те шёпоты вокруг. Они его не волновали совершенно, ровно до того момента, пока это напрямую не начало влиять на Ламиноко. Ему было чуждо такое чувство, как зависть, и он совершенно не понимал, что в нём такого особенного, но всё же не мог остаться в стороне, особенно после того, как девушка в его объятиях начала подавать признаки явного недовольства. Итачи спокойно принял шашлычки, передав торговцу деньги. Движение же Ламиноко, которой она демонстрировала тем женщинам свою собственную привлекательность, на самом деле показалось ему довольно милым. Её соревновательный дух проснулся, но Учиха чувствовал, что добром это может не кончиться. А они всего-навсего пришли сюда отдохнуть. Портить настроение из-за пары зевак совершенно не входило в его планы, и Итачи, вновь обняв свободной рукой Лами за талию сзади, поцеловал её в макушку, невольно наслаждаясь ароматом её волос.

— Не обращай внимания на завистниц, Лами. Сколько бы они ни лаяли, им ни за что не занять твоё место, — шепнул он ей нежно на ухо и повёл её в своих объятиях в сторону от прилавка, к свободному деревянному столику, где было не так шумно.

— Знаешь ли ты, что такое зависть и ревность? — поинтересовался Итачи, отпуская девушку и усаживаясь напротив неё. Вопрос был задан скорее абстрактный, не требующий ответа. — Только когда человек не может добиться того, чего добился кто-то другой, он начинает ревновать и завидовать. Не нужно обижаться на них за это, ведь это естественная реакция очень многих людей. Наоборот, тебе стоит гордиться, что тебе завидуют, ведь это значит, что ты уже обогнала многих в этой жизни.

Учиха не стал вдаваться в подробности. Он просто спокойно начал есть свой шашлычок, при этом разглядывая Ламиноко и следя за её реакцией. Итачи не хотел, чтобы Лами зацикливалась на подобных провокациях каждый раз, ведь такого в её жизни будет ещё очень много. И чем больше ты реагируешь на подобное, тем больше ненужных проблем потом возникает. Итачи огляделся по сторонам и, убедившись, что его никто не будет слышать, всё же продолжил:

— Подумай об этом так: наш клан завидовал положению Сенджу в деревне и всячески пытался превзойти их во влиянии, силе и последователях. Привело это только к обратному эффекту и вызвало конфликт. В результате — плачевный итог. А если бы мы, клан Учиха, сосредоточились на собственном развитии и помощи деревне, не выпячивая свои амбиции, ревность, гордыню и зависть, возможно, мы бы сейчас процветали как клан Хьюга. Ведь они никогда не демонстрировали амбиций и всегда были на стороне деревни.

Он сделал небольшую паузу и вновь укусил шашлычок, спокойно его прожёвывая.
— Я это к тому, что тебе нет нужды лично наказывать завистников. Жизнь сама воздаст им по их делам. Будь выше таких мелочных оскорблений. В конце концов, тебе есть чем гордиться.

Учиха не стал продолжать. Ему было интересно услышать ответ девушки, и он ждал её реакции.

Несколько ближайших групп притихли, когда девушки из компании у прилавка увидели Ламиноко без шляпы. Ещё секунду назад их голоса были полны язвительности, но теперь слова застряли в горле. Одни молча переглянулись, другие отвели взгляд, делая вид, что рассматривают товар на соседних прилавкаъ. В их перешёптываниях уже не чувствовалось прежней уверенности, лишь смутное раздражение, смешанное с растерянностью.
Перемена не осталась незамеченной и другими. Пара мужчин за соседним столиком, уже почти закончивших трапезу, перестали разговаривать, украдкой поглядывая в сторону деревянного столика, за который направлялись Итачи и его спутница. Один из них на мгновение задержал взгляд на Учихе, оценивая его осанку и манеру держаться, но затем внимание перешло на девушку, чьи тёмные волосы мягко ложились на плечи. Взгляды мужчин в очереди за прилавком то и дело возвращались к ней, кто-то даже чуть приподнялся на носки, чтобы рассмотреть получше.
За спиной, в толпе, слышался тихий смешок, за которым следовал короткий оклик товарища — кто-то обсуждал пару так же, как обсуждали минуту назад, но уже без попыток уязвить.
На фоне фестиваля, утопающего в свете бумажных фонарей и гуле вечерней торговли, эта пара всё равно выделялась. Внимание людей вокруг распределялось почти равномерно: одни смотрели на Итачи, в котором угадывалась сила и уверенность, другие — на Ламиноко, теперь уже без укрывавшей её соломенной шляпы. Часть взглядов была просто любопытной, но в некоторых читалась откровенная зависть, а кое-где — желание, едва прикрытое вежливостью.
Даже те, кто проходил мимо, замедляли шаги. Дети, пробегавшие по деревянным мосткам, тянули шеи, чтобы увидеть, чем так заняты взрослые.
Одна из них — маленькая девочка в простом, но аккуратном светлом юката с вышитыми розовыми лепестками — вдруг замедлила шаг, на мгновение остановилась, а потом, прижав к груди маленький свёрток из промасленной бумаги, несмело подошла к столику, за которым только что устроились Итачи и Ламиноко. Из свёртка выглядывал мягкий розовый моти, обсыпанный крупинками сахара. Девочка крепче сжала свёрток, набралась смелости и протянула сладость вперёд.
— Это… для вас, — сказала она едва слышно, но с улыбкой, в которой смешались и робость, и неподдельное восхищение. — Вы… вы очень красивая. А как… как мне стать такой же?
Вопрос прозвучал искренне, как у тех, кто ещё не знает зависти, а лишь тянется к светлому. На её лице читалось чистое восхищение, будто она впервые встретила кого-то, кого захочется помнить всю жизнь.
Чуть поодаль, у соседнего прилавка, переминался с ноги на ногу мальчик примерно того же возраста. Он держал в руках маленький бумажный пакетик с жареными каштанами и явно подталкивал подругу на этот поступок, но сам так и не решился подойти. Щёки его пылали, а глаза, полные смущения, то и дело скользили в сторону, как только кто-то из взрослых поворачивал к нему голову.
Пара женщин в возрасте, сидевших за соседним столиком, с улыбкой наблюдали за сценой, а лавочник, заметив происходящее, тихо хмыкнул, будто убеждаясь, что не зря принял участие в этом фестивале, где можно было увидеть такие простые, добрые моменты.

Итачи сразу заметил, как Ламиноко замерла, держа в руках палочку с якитори. Её взгляд метнулся к нему, и в этих глазах было простое и очень понятное для него слово: помощь. Ситуация не представляла угрозы, но именно поэтому оказалась для неё сложнее многих сражений. Принять подарок от ребёнка и услышать вопрос, на который у неё не было заготовленного ответа, оказалось испытанием.
Девочка, словно не замечая её замешательства, продолжала смотреть снизу вверх. На лице читалось неподдельное восхищение.
— Нет, вы красивее, — произнесла она так, будто сообщала очевидную истину. — Потому что на вас все смотрят. Когда вы сняли шляпу, все вокруг замолчали. Я тоже хочу, чтобы на меня так смотрели.
Рядом, у соседних лавок, несколько женщин, ещё недавно бросавших насмешки, замолкли, переглянувшись между собой. В толпе послышался приглушённый смешок, но не язвительный, а скорее от неожиданности. Несколько мужчин подняли головы, разглядывая девушку с новым интересом. Лавочник ухмыльнулся и снова повернулся к жаровне.
Итачи отмечал всё это краем глаза, но главное внимание уделял детям. Казалось, на этом сцена могла закончиться, но девочка вдруг нахмурилась, прижала пальцы к подбородку, задумалась на мгновение и с внезапной решимостью воскликнула:
— Но если вы такая красивая, значит, вас могут украсть! Красоту нужно охранять!
Она резко повернулась и ткнула пальчиком в сторону мальчишки, что всё это время переминался у соседнего прилавка с пакетом каштанов.
— Кен! Ты будешь её телохранителем!
Мальчишка застыл на месте. Щёки вспыхнули, он едва не выронил пакет, но всё же шагнул ближе. Подойдя к столику, он вытянулся, расправил плечи и с крайне серьёзным видом стал озираться по сторонам. Смущение горело внутри, но внешне он упорно изображал стражника.
Для случайных прохожих это выглядело забавно. Несколько мужчин, сидевших неподалёку, усмехнулись, переглянувшись. Женщины прикрыли улыбки веерами. Даже дети, пробегавшие мимо, замедлили шаг, чтобы посмотреть на мальчишку, решившего во что бы то ни стало исполнить возложенную на него обязанность.
Итачи посчитал нужным вмешаться. Его голос прозвучал ровно и спокойно:
— Выбор правильный, она действительно красавица. Но можете быть спокойны: у неё уже есть охрана.
Он сказал это серьёзно, без тени иронии, явно пытаясь прийти Ламиноко на помощь. Девочка замерла, наконец заметив его. Она подняла голову и уставилась на мужчину так, будто только сейчас поняла, что он всё это время находился рядом. Секунду она молчала, а потом решительно покачала головой:
— Нет, вы не подходите, — произнесла она по-детски прямо. — Вы слишком взрослый. И… вы не такой красивый. Чтобы охранять красавицу, нужен тоже красивый. А вы… не подходите. Пусть лучше Кен будет!
Она улыбнулась, произнесла это без злобы, будто объясняла очевидное правило своей игры.
Толпа вокруг откликнулась мгновенно. Послышались смешки, кто-то громко хмыкнул, лавочник спрятал лицо за рукавом, но плечи ходили ходуном. Несколько мужчин с соседнего столика переглянулись и рассмеялись открыто. Для них эта сцена выглядела как лёгкая забава на фоне шумного вечера.
Кен, услышав своё имя, вспыхнул ещё сильнее, но выпрямился так, словно получил настоящее звание. Его маленькие руки сжались в кулаки, взгляд стал бегать по сторонам ещё внимательнее то и дело скользя по Ламиноко и Итачи. Он явно воспринимал себя единственным щитом между Ламиноко и воображаемой угрозой. И если на Ламиноко он смотрел с восхищением, то на Итачи с явной опаской.
Итачи оставался внешне невозмутим. Он не позволял себе показать растерянность, но внутри чувствовал странное. Это был, пожалуй, один из редких моментов, когда его авторитет, привычный и неоспоримый, рухнул под натиском детской логики. Его слово перечеркнули легко, просто и с улыбкой.
Он отметил в этом двойной смысл. С одной стороны, абсурдность ситуации была очевидна: ребёнок отодвинул его в сторону, назвав «недостаточно красивым», и толпа приняла это как повод для веселья. Но с другой — именно эта простота и делала сцену особенной. Ламиноко оказалась в центре внимания не из-за силы или угрозы, а из-за восхищения ребёнка.
Толпа смеялась добродушно, и для него это было главным. Ламиноко не нужно было сражаться за место под чужими взглядами — они сами нашли её. И если для этого ему пришлось оказаться в неловком положении, то это было ничтожной ценой.
Учиха спокойно положил палочку с якитори на край тарелки, перевёл взгляд на Ламиноко и задержал его. В её глазах он искал подтверждение, что она тоже чувствует необычность происходящего. Для неё это был новый опыт. Для него — напоминание, что даже в самых простых и смешных сценах кроется то, что делает жизнь настоящей.
Итачи не позволил себе показать ни раздражения, ни смущения. Он лишь слегка кивнул, будто признавая правила игры, и повернулся к мальчику, который всё ещё вытягивался, стараясь казаться серьёзным телохранителем.
— Раз так, Кен, — произнёс Итачи спокойным тоном, — твоя задача непростая. Нужно не просто стоять рядом, а быть внимательным. Смотреть не только на тех, кто рядом, но и дальше, в толпе. Угроза всегда появляется там, где её не ждут.
Мальчишка замер, впитывая каждое слово. Его глаза загорелись, он сжал кулаки ещё крепче и принялся вертеть головой по сторонам очень сосредоточенно. Девочка гордо улыбнулась, будто именно её выбор сделал всё возможным.

Учиха сразу уловил перемену в воздухе. Всего миг назад девочка смотрела на Ламиноко с восторгом, а мальчишка тянулся к своей роли телохранителя с детской серьёзностью. Но стоило девушке ответить холодным взглядом, как вся их решимость растворилась. В детских глазах мелькнул страх, пальцы девочки дрогнули, сжимая моти, а мальчик сжал бумажный пакет с каштанами так, что тонкая бумага зашуршала, готовая вот-вот порваться. Они инстинктивно отпрянули назад, будто между ними и Ламиноко выросла невидимая стена. Ещё несколько шагов, и оба скрылись бы за спинами взрослых, смешавшись с толпой.
Толпа тоже изменилась. Смех стих, любопытные взгляды обернулись в сторону — чужое внимание, всегда такое нетерпеливое и поверхностное, уже нашло новые объекты. Только лавочник всё ещё время от времени бросал взгляды на их столик, но и в них уже не было прежней насмешки, лишь осторожный интерес. Всё остальное растворялось в шуме рынка, оставляя Итачи с мыслью, что простая, казалось бы, сцена вновь превратилась в испытание для Ламиноко.
Он понимал: ошибся. Вновь и снова. Сначала ему показалось, что детская наивность может стать для неё облегчением, возможностью прикоснуться к тому миру, который они оба когда-то потеряли. Но он не учёл — для неё даже игра ребёнка может превратиться в угрозу, слишком уж глубоки следы прошлого. Вместо того чтобы дать ей лёгкий опыт, он лишь усилил тревогу и подтолкнул к её привычной броне.
Итачи выдохнул негромко, признавая про себя ошибку. Вина жгла не так, как когда-то в дни кровавых решений, но всё же неприятно давила. Он видел, как Ламиноко замкнулась, отстранилась от происходящего, спрятавшись за привычным холодом. И теперь оставлять её в центре толпы было равносильно пытке.
Учиха отложил палочку с недоеденным якитори, плавно поднялся, поправил плащ и надел соломенную шляпу, вновь закрывая лицо. Обойдя стол, он остановился рядом с Ламиноко. Лёгкое касание плеча, ровный голос:
— Пойдём.
Без давления, но с оттенком мягкости, которой он обычно не позволял себе в голосе. Не дожидаясь ответа, но и не навязываясь, он повёл её в сторону узких улочек, уводя от людного рынка. Толпа, фонари и шум остались позади, постепенно растворяясь в тишине.
— Прости, Лами, — произнёс он, когда они свернули в первый тёмный переулок. Его шаги звучали глухо по каменным плитам, вокруг тянулись тени от редких фонарей. — Я неверно оценил ситуацию. Думал, что это будет просто — детское восхищение, лёгкая игра. Но я не учёл, насколько сильно ты оторвана от общества.
Он говорил спокойно, не оправдываясь и не перекладывая вину, просто признавая факт. Для него это было важно: она должна была услышать, что он понимает, в чём ошибся.
Они шли дальше, всё глубже уходя в тишину вечернего города. Узкие улочки пахли древесным дымом и рисовой соломой, где-то вдали слышались удары колотушки ночного сторожа. Чем дальше, тем меньше было людей, и наконец они оказались в районе, где всё выглядело обыденно и даже немного заброшенно. Здесь не было ярких огней, лишь тёплый свет изредка пробивался сквозь ставни.
Итачи остановился у неприметного здания с тусклой вывеской. Простая гостиница, каких много: скрипучая дверь, вытертая табличка у входа, запах тушёной лапши и дешёвого сакэ, доносящийся изнутри. Посетителей было мало: за одним столиком в углу сидел пожилой купец с чашкой, за другим кто-то дремал, склонившись на руки.
Он вошёл первым, спокойно подошёл к стойке и, не размениваясь на выражения, указал на два ключа.
— Два одноместных номера, — произнёс он, протягивая оплату.
Хозяин гостиницы молча кивнул и протянул ключи. Итачи взял их, повернулся к Ламиноко и протянул один. Его взгляд задержался чуть дольше обычного. В нём не было ни холодности, ни отстранённости — только понимание и готовность быть рядом, если она позволит. Итачи сделал шаг к ней и оказавшись рядом, мягко обнял, целуя в лоб.
— Здесь тише, — сказал он спокойно. — Отдохни. Моя дверь для тебя всегда открыта.
Его слова были просты, но за ними чувствовался скрытый смысл: он сознательно выбрал два номера, давая ей пространство и свободу. Не потому что хотел отдалиться, а потому что понимал — сейчас ей нужно это больше всего.

Итачи видел, как Ламиноко берёт ключ и на миг словно замедляется, задерживая на нём взгляд. Он не стал отворачиваться, наоборот, мягко коснулся её головы, провёл пальцами по волосам, приглаживая пряди. Движение было спокойным, размеренным, в нём не чувствовалось ни торопливости, ни давления.
— Это моя ошибка, Лами, — произнёс он тихо, так, чтобы услышала только она. — Я неверно оценил и ситуацию, и тебя. Прости.
Сказанное прозвучало предельно просто, но для него это было признание. Признание, что даже его расчёт и холодная логика дают сбой там, где он касается её. Он позволил себе слабо улыбнуться, больше глазами, чем губами, и убрал руку, не задерживая её рядом дольше, чем нужно.
Итачи смотрел ей вслед, пока она поднималась по лестнице, пока звук колокольчика на её шляпе не стих. В этот момент его взгляд задержался чуть дольше обычного, и лишь когда её фигура исчезла, Учиха шагнул к своему номеру.
Дверь скрипнула, впуская его внутрь. Комната оказалась такой же скромной, как и вся гостиница: низкий столик у стены, футон, свёрнутый в угол, узкое окно с простыми бумажными перегородками. Итачи поставил сумку у входа, снял плащ, тщательно сложил его и убрал рядом. Сначала он умылся, потом принял душ, позволив тёплой воде стекать по плечам и смывать не столько усталость, сколько остаток тяжёлых мыслей, прилипших к нему за день.
Вернувшись в комнату, он сел за стол, ненадолго задержался, проведя пальцами по гладкой поверхности дерева, и только потом лёг на футон. Но сон не приходил сразу. Мысли возвращались к рынку, к детям, к Ламиноко.
— Я снова ошибся. Я хотел, чтобы всё выглядело проще — чтобы внимание ребёнка дало ей почувствовать лёгкость. Но я не учёл, насколько она далека от таких ситуаций. Для неё даже невинное восхищение стало испытанием. Я подвёл её. Моя реакция была слишком поздней, я позволил толпе рассматривать её, позволил им насмехаться. И в итоге именно я подтолкнул её к тому, чтобы она замкнулась и надела на себя маску. Я слишком привык действовать холодно и расчетливо, но с ней этот расчёт ломается. Я вижу, как она тонет, и вместо того чтобы вытащить её, сам становлюсь причиной, по которой она тонет быстрее. Полная недооценка ситуации, полный провал!
Он перевернулся на бок, глядя в темноту. С потолка свисала простая балка, на улице слышались редкие шаги ночного сторожа, где-то вдали скрипела телега. Всё это звучало привычно, почти успокаивающе, но вина всё ещё жгла.
— Я должен быть рядом и поддерживать её. А я сделал наоборот — создал условия, где её раковина стала для неё спасением. Ошибка. Я слишком рано подумал, что она справится. И слишком поздно вмешался. А точнее даже подтолкнул её еще дальше. Когда я в последний раз так ошибался?
В голове возник образ брата. Мысли текли ровно, спокойно, без лишних эмоций, но внутри они оставляли след. Итачи позволил себе закрыть глаза, и вскоре сон всё же взял своё, унося с собой тяжелые мысли.
Прошло несколько часов. Его разбудил лёгкий звук — стук клюва о ставню. Учиха медленно открыл глаза, прислушиваясь. У окна сидел ворон, чёрный силуэт на фоне бледного света ночи. Он коснулся клювом ставни ещё раз и тут же расправил крылья, исчезая в темноте.
Через мгновение послышался другой звук — тихий, осторожный стук в дверь. Итачи сел, откинув одеяло. Он сразу понял, кто стоит за дверью.
— Ламиноко. Она не спит. Что заставило её всё-таки прийти?
Он поднялся, накинул лёгкие тёмные штаны и простую футболку. Подойдя к двери, коснулся ладонью холодного дерева и на миг задержался, прежде чем открыть.
Дверь плавно скользнула в сторону, и в коридор вылился мягкий свет из его комнаты. На пороге стояла Ламиноко, вновь в плаще Акацуки, тёмные волосы спадали на плечи. Её взгляд был спокойным, но в нём угадывалась тень того, что не давало ей уснуть.
Итачи чуть склонил голову, встречая её взгляд.
— Доброй ночи, Лами, — произнёс он тихо. Его голос был ровным, без укора и без вопроса, что она делает здесь, но тёплым и приветливым. — Заходи.
Он отступил назад, освобождая проход. В его интонации не было ни тени давления: он не собирался требовать объяснений, не хотел задавать вопросов с порога. Всё, что он хотел, — дать ей возможность войти, если она сама этого хочет.

Итачи стоял у двери, не торопя её, и терпеливо ожидая её действий. Он видел, как Ламиноко переминается с ноги на ногу, будто спорит сама с собой, стоит ли переступить порог. Её взгляд то поднимался на него, то уходил в сторону, пальцы нервно сжимали плащ, словно тот был щитом от всего окружающего мира. Для постороннего всё выглядело бы просто: девушка колеблется, не решаясь войти в чужую комнату посреди ночи. Но для Итачи её сомнения были куда глубже. Это был не страх вторгнуться в его покой, а проявление внутренней борьбы, где с одной стороны было желание приблизиться, а с другой — привычка к изоляции и к тому, чтобы всё держать в себе.
— Что удерживает её? Почему она пришла, но всё ещё стоит на пороге? — размышлял он, терпеливо ожидая. — Не сон. Нет, это не просто бессонница. Это то, что внутри неё до сих пор не отпускает. Может быть она винит себя? Думает что подвела меня или перешла другую черту, которую не хотела пересекать?
Он ждал, позволяя ей самой решиться, и только когда она тихо призналась, что не может уснуть, кивнул и сделал приглашающий жест рукой, после чего закрыл за ней дверь. Внутри комнаты он сел рядом с ней, у низкого столика. Она сжалась в плаще, подтянув колени, словно старалась уменьшить себя до маленького комка ткани, и говорила негромко, стараясь объяснить то, что грызло её изнутри. Слова её были просты: вина за то, что они ушли с праздника слишком рано, признание, что именно она сняла шляпу и бросила вызов, объяснения про толпу и маски АНБУ, в которых она всегда чувствовала себя в безопасности. Итачи слушал молча, не перебивая. Он понимал: сейчас ей важно выговориться. Её голос, спокойный и искренний, всё время натыкался на внутренние барьеры, и каждое слово звучало так, будто оно давалось ей с трудом.
Когда она замолчала, в комнате воцарилась тишина. Только лунный свет падал на половицы, окрашивая их в серебристый оттенок, и лёгкий холод сквозил из щелей в окне. Итачи медленно поднялся. Его движения были неторопливыми, будто он не хотел спугнуть её. Обойдя Ламиноко со спины, он опустился на колени и заключил в объятие. Его руки легли поверх её рук, прижимая плащ, его грудь коснулась её спины. Это было не внезапное движение и не жест силы, а спокойное, уверенное объятие, которое само по себе должно было сказать больше, чем слова.
— Я хотел показать тебе мир другим, — произнёс он негромко, его голос звучал ровно, но мягко. — Мир, где нет места убийствам, крови, шпионажу. Где есть только смех, радость и веселье. Хотел, чтобы хотя бы на время ты увидела его глазами тех, кто никогда не жил так, как мы. Я честно думал, что праздник поможет. Это был просчет с моей стороны. Я не учёл, насколько глубока твоя рана.
Он чуть сильнее прижал её к себе, словно защищая от воспоминаний, и продолжил:
— Прости меня за это.
Эти слова не были формальностью. В них чувствовалась искренняя вина, которую он испытывал, осознавая, что снова заставил её закрыться. Для Итачи, привыкшего видеть собственные ошибки, признавать промахи в отношении близкого человека было особенно тяжело. Но он не мог иначе, особенно после всего того, через что ему пришлось пройти.
— Но, — добавил он после короткой паузы, — Для меня не имеет значения, что мы ушли с праздника. Мне достаточно видеть тебя рядом. Это важнее любого фестиваля, любых людей, толпы или мнений. — Итачи прикрыл глаза, и уткнулся носом в её шею, по которой струился каскад её прекрасных волос. Он слегка потёрся о неё носом, с удовольствием вдыхая её аромат. — Я подвел тебя сегодня. Неверно трактовал ситуацию. Неверно оценил твой взгляд. Прости меня. — Вновь повторил он, тихо, явно сожалея о том как повёл себя.

Итачи сразу послушался её жеста. Его руки ослабли, и он позволил ей развернуться лицом к нему. Это вынудило его чуть отстраниться, поднять голову от её спины, и в тот же момент он увидел то, что скрывал плащ. Линия её ключицы, обнажённая тонкой складкой ткани, выдала больше, чем, возможно, она сама предполагала.
— Она пришла сюда вот так? В одном плаще… — мысль возникла сразу, почти очевидная. До этого момента, Итачи не замечал этой детали. Ему казалось, что её смущение вызвано именно тем, что она заходит посреди ночи в его комнату и вероятно разбудила его. Но он никак не мог подумать, что под плащем ничего нет. Теперь вся ситуация преобрела совершенно иной смысл. — Но почему она оделась так? Это её способ приблизиться ко мне? Или желание снова испытать то, что было у пагоды? Извинения?
Он замер, позволив себе секунду прожить эту мысль, но тут же остановил внутренний поток мыслей. Лицо его оставалось спокойным, но в глубине взгляда мелькнул открытый интерес. К тому же он совершенно не скрывал своего взгляда, мгновенно метнувшегося к её обнаженной коже до того, как она успела её прикрыть.
— Нет. Это не похоже на неё. Она слишком невинна для таких открытых приглашений. Может, Лами забыла одеться в спешке. Может, для неё сам факт, что она решилась прийти ко мне, был уже шагом настолько трудным, что всё остальное ушло из мыслей. И всё же… я не могу игнорировать это. Сейчас мы наедине. Сейчас она рядом. И я должен признаться.
Итачи протянул руку и нежно коснулся её лица. Его пальцы провели по щеке, по линии скулы, замирая у подбородка. Он смотрел прямо в её глаза, и в них не было ни насмешки, ни тени превосходства — только тепло, восхищение и спокойная решимость.
Медленно приблизившись, он остановился буквально в миллиметрах от неё. Его дыхание коснулось её губ, но он не спешил.
— Ты права, я не знаю тебя до конца. И ты не знаешь меня таким, каким я был раньше. Но мы можем узнать друг друга теперешних.
Вторая рука Итачи скользнула вверх, ложась на её руку, которой она прикрывала ворот.
Он говорил тихо, почти шёпотом, словно доверял ей свои самые сокровенные мысли:
— Ты прекрасна, Лами. — Он аккуратно, без нажима отодвинул её руку в сторону, позволяя вороту вновь обнажить часть её кожи. — Я любуюсь каждым твоим изгибом, — он провел рукой у её лица по её шейке — каждым движением. — вторая рука опустилась вниз от ворота, скользя по поверхности плаща, пока не оказалась на её груди, нежно обняв её. — Не нужно стесняться, — прошептал Итачи почти касаясь её губ и глядя прямо в глаза. — Ведь я влюблён в тебя. — Закончил он шептать и подался чуть вперед, соединяя свои и её губы в поцелуе. В этом поцелуе не было ни поспешности, ни давления, ни пошлости. Это был поцелуй-признание, поцелуй-обещание, передающий всю глубину, его скрытых от внешнего мира мыслей и эмоций. Но даже так, ему хотелось разогреть её. Доставить удовольствие, обладать ей и ласкать её. И Итачи не отказал себе в этом.
Он вновь обнял её одной рукой, а другая, продолжая оставаться на груди, нежно гладила её через плащ.

Итачи чувствовал, как она крепче прижалась к нему, как её губы стали отвечать увереннее. В её движениях всё ещё оставалась робость, но за ней таилось желание — пока ещё неосознанное, но слишком явное, чтобы не заметить. Он позволил себе продолжить поцелуй дольше, лишь затем плавно отстранился, скользнув губами по её щеке к уху.
— Ты слышишь своё дыхание? — шепнул он, легко касаясь губами её кожи. — Оно сбилось от возбуждения.
Его ладонь, всё это время дразнящая её грудь, вновь пошевелилась. Он переместил пальцы и поймал между ними её сосочек, но не настойчиво — скорее дразня, проверяя предел её терпения. Ткань мешала в полной мере насладиться ощущением от её кожи, но сам факт такого прикосновения распалял самого Итачи всё сильнее и сильнее. Для него этот опыт тоже был новым, живым, настоящим.
— Лами всё ещё боится, но не отталкивает меня. Она не ищет выхода из моих объятий. Ей нужно раскрыться, довериться своим желаниям, исследовать их, смело получать то, что доставляет ей удовольствие.
Итачи коснулся её губ ещё раз, но теперь прервал поцелуй сам, отступив лишь на мгновение. Его дыхание скользнуло по её коже ниже, оставляя дорожку нежных поцелуев, спускаясь всё ниже по её шейке, он дошел до её плеча и ключицы. Учиха не стеснялся, он знал чего хочет и щедро осыпал её оголённую ключицу и шею поцелуями, то нежными, то страстными, иногда даже покусывая её и продолжая дразнить её грудь.
Каждое движение было медленным, словно он хотел, чтобы она прочувствовала каждую секунду. Его голос звучал едва слышно, но в этой тишине казался громче, чем любой крик:
— Ты такая красивая... Когда смущаешься, когда дрожишь в моих руках. И я хочу видеть всё, каждую твою реакцию, каждое движение, каждое слово и каждый стон. Ты не должна стесняться. Я твой, а ты моя. — Итачи поднялся от её ключицы и вновь оказался с ней лицом к лицу. Он убрал руку от её груди и нежно погладил её скулу. — Не стесняйся просить, не стесняйся исследовать свои чувства. Бери то, что просит твоё тело и это откроет тебе совершенно новый мир удовольствия. — Итачи с любовью заглянул к ней в глаза и вновь поцеловал, чувственно и нежно. Он не хотел переступать черт, которых она сама не готова была переступить. Итачи понимал, что может легко подтолкнуть её к этому, но это было неправильно и он сдерживался. Мучительно сдерживался, что бы просто не утопить её в океане новых эмоций и своей страсти.