Итачи не пошевелился, когда Ламиноко окончательно завершила свою технику. Он знал. Знал заранее, как всё закончится. Не потому, что считал её сильнее, а потому что видел, как она работает — точно, методично, безошибочно. Он понимал, сколько это стоит ей. Понимал, как горит глаз, выжигая изнутри, как чакра вытягивается, будто жилы рвутся. Слишком хорошо знал этот путь. Он видел её бледность, заторможенность, понимал: она почти выжата, но держится, не давая слабости проявиться наружу. Это не игра. Это не просто битва. Это был шаг вперёд — ещё один, болезненный, но необходимый.
Он не спешил подойти. И не потому, что боялся или стеснялся. Просто уважал. Уважал выбор — до конца стоять на ногах, не позволить ни себе, ни другим принизить ту силу, которую она только что проявила. Она хотела быть равной. И он позволял ей быть такой.
— Кисаме, — голос Итачи прозвучал спокойно, но чуть тише обычного, будто под стать атмосфере, — забери тело. Мы уходим.
Он всё так же сидел на валуне, словно наблюдал спектакль, в котором не участвовал, но знал финал задолго до того, как он настал. Но глаза его задержались на ней — один короткий взгляд, не осуждающий, не оценивающий. Просто человеческий. Он знал, что она страдает. И ничего не сказал — потому что сейчас, на глазах у остальных, он не мог.
— Тц... — Кисаме почесал затылок, встал, хрустнул шеей и, расправив плечи, двинулся вперёд. — А я только начал входить во вкус... И кто придумал, что мы должны просто смотреть?
Он фыркнул, но подчинился, без особых споров. Его отношение к Итачи было простое — он знал, что тот не скажет зря. И уж точно не прикажет, если не будет нужды. Мечник к тому же не раз уже видел, как такие техники влияли на самого Итачи. Это не стало для него неожиданностью.
— Всё, старик, хватит тебе фокусов, — буркнул он, нагибаясь над Роши. Голос был почти весёлым, без тени сочувствия. Он обернулся на Ламиноко, ухмыляясь. — Ты, конечно, милашка, но ты пугаешь. Серьёзно. Напомни, чтобы я больше не смотрел тебе в глаза.
Он не стал ждать ответа. Просто закинул бессознательное тело джинчурики на плечо. Самехада издала недовольный хрип, но успокоилась, словно довольная охотой. И Кисаме двинулся в сторону, с видом того, кто отработал и теперь заслужил отдохнуть.

— Хм-м-м, — в глубине одного из уступов скал, где тени были особенно густыми, шелестнул Зецу. — Не думал, что это закончится так быстро. Или ты знал?
— Я не знал, кто она вообще такая, — прозвучал голос Обито, и в нём ощущалось раздражение, тщательно скрытое, но всё же явное. Он стоял чуть в стороне, наблюдая сквозь узкую расщелину в скале. — Учиха… И не просто выжившая. Её глаза… это не обычный шаринган.
— Гендзюцу? — прошипел чёрный Зецу. — Возможно. Но я не понял, что именно она сделала. Вроде бы просто… стояли. И вдруг — всё закончилось.
— Это не было обычное гендзюцу, — сухо отозвался Обито. — Так не бывает. Или быть не должно.
Он замолчал. На лице, скрытом под маской, притаилось подозрение. Опасная тишина.
— Итачи знал, — произнёс он наконец. — Он не удивился. Он знал, на что она способна. Или… помогал ей?
— Хочешь, чтобы я залез ей в голову? — предложил белый Зецу шепотом. — Я могу. Если прикажешь.
— Пока нет. Наблюдай. — Обито отступил в тень. — Она — переменная. Потенциально полезная. Или смертельно опасная. Посмотрим, кем она станет.
Тени снова сомкнулись, и уступ опустел, будто никого и не было вовсе.

Итачи поднялся со своего камня, наконец покидая своё место наблюдателя. Его шаги были спокойными, ровными, будто бы он просто вышел на вечернюю прогулку — ни тени спешки, ни лишнего движения. Ламиноко, хотя и старалась держаться гордо, выглядела вымотанной до предела. Он заметил, как та чуть покачнулась, как руки непроизвольно сжались, будто бы хватаясь за воздух, чтобы не упасть. Один взгляд — и всё было ясно. Не нужно слов, не нужно вопросов. Он оказался рядом, подхватив её под локоть, мягко, но надёжно, не спрашивая разрешения.
— Пошли, — тихо сказал он. Не приказ, не просьба — просто констатация, как будто они всегда так и делали.
Кисаме шёл впереди, таща бессознательного Роши, словно мешок с рыбой. Самехада время от времени шевелилась у него за спиной, будто высматривала очередной источник чакры, но мечнику, похоже, было абсолютно всё равно. Он насвистывал себе под нос какую-то простенькую мелодию, изредка оборачиваясь, чтобы убедиться, что они не отстают.
— У нас тут романтическая прогулка? — бросил он через плечо, усмехаясь, но без яда. — А я, значит, тащу всю тяжесть на себе. Вот уж честно: это все из за того что я опоздал, да?
Итачи ничего не ответил. Ни словом, ни взглядом. Он был сосредоточен не на Кисаме и даже не на Ламиноко — а на том, что ощущал в спине. Шевеление. Пустоты. Ветер, которого не было. Его вороны, разлетевшиеся по периметру, уже передали всё, что он хотел знать. В тени — наблюдатели. Они были слишком осторожны, слишком скрытны, чтобы не выдать себя даже на миг, но вороны видят иначе. Словно между складками реальности, они подсмотрели нечто большее. Зецу. Тоби. Он чувствовал их. Не видел — чувствовал, на уровне рефлексов. Они наблюдали. Они были здесь всё это время.
Итачи не подал виду. Не напрягся, не замедлил шаг. Его лицо осталось таким же спокойным, как и прежде, даже когда в груди сжалось неприятное, знакомое чувство. Теперь Он знает. Теперь тот, кто прячется за именами «Мадара» и «Тоби», увидел её. Увидел технику. Увидел силу. Это усложняло всё. Он и так был вынужден держать тонкую, опасную игру, лавируя между подозрениями и доверием, чтобы сохранить равновесие и дождаться момента. Но теперь… Теперь у Тоби появился новый интерес. А там, где интерес — начинается контроль.
"Нет. Этого не будет." Он сжал зубы, продолжая идти вперёд, ощущая под своей рукой лёгкую тяжесть Ламиноко, всё ещё с трудом держащей равновесие. Она не знает. Ещё не знает, во что ввязалась. Но он знал. Знал с самого начала. С того момента, как увидел, что она жива. С того момента, как понял, что она может стать чем-то большим, чем просто тенью из прошлого.
Он не допустит, чтобы этот человек, этот лжец в маске, коснулся её. Не допустит, чтобы сделал с ней то, что сделал со всеми остальными. Он не даст Тоби использовать её. И когда придёт момент, он уничтожит его. Молча, точно, без колебаний. Потому что теперь у него появилась ещё одна причина. За Коноху. За Саске. И за ту, чьи шаги он поддерживал прямо сейчас.

======>>>>> Убежище Акацуки в стране Дождя

============>Кадзан Рёэн

Тяжелая глыба, загораживавшая вход в пещеру, послушно сдвинулась в сторону под влиянием чакры Итачи. Камень скользнул в сторону с глухим, сочным звуком, будто срывалась завеса. В нос тут же ударил влажный, спертый воздух, пропитанный чем-то древним, тяжелым. Не запах гнили, не сырости, нет — нечто иное. Как будто сама пещера впитывала в себя чужую боль, отчаяние, страх… и помнила их.
Её голос прозвучал с привычной иронией, но Итачи не стал отмалчиваться. Он сделал несколько шагов вперёд, позволяя Ламиноко самой выбрать, следовать ли за ним. Каменный проход привёл их в обширную подземную залу, стены которой напоминали пасть древнего зверя. Здесь было сухо, несмотря на влагу снаружи, воздух отдавал пылью и чем-то застывшим во времени.
— Потому что пещеры древнее всех печатей, — произнёс он ровно. Его взгляд был направлен вперёд, на то, что занимало центр залы. — Их невозможно проследить, они не создаются — они существуют.
Он медленно остановился, позволяя ей увидеть Гедо Мазо — исполинскую статую, вылезающую из скальной породы, будто сама природа отторгала её присутствие. Лицо, покрытое морщинами, пустые глазницы, вытянутый язык, десять громадных пальцев, каждый из которых будто держал мир. На них уже появлялись первые проекции: мерцания чакры, силуэты других членов организации.
— Добро пожаловать, — продолжил Итачи, едва заметно повернув голову в сторону Ламиноко, — в сердце Акацуки. Это не штаб. Это алтарь.
Кисаме тем временем прошёл мимо, лениво перекинув Роши через плечо, будто тот не человек, а тяжёлый трофей. Он фыркнул, бросив взгляд на проекции, загоревшиеся на пальцах статуи.
— И я опять без аплодисментов… тьфу ты. Столько волокни — и ни одного фаната, — пробормотал он, подходя ближе и скидывая тело джинчурики прямо к основанию Гедо.
Проекции начали материализоваться одна за другой. Бледные образы участников Акацуки появлялись на пальцах, как призрачные фигуры на фоне тьмы. Конан — холодная и отрешённая. Как всегда — рядом с Пейном. Сасори и Дейдара — молча. Даже Хидан с Какудзу, в своём вечном противостоянии, стояли неподвижно. Оживший камень зарычал — в статуе проснулась чакра.
— Перед тобой статуя Гедо, — произнёс Итачи, не повышая голоса. — Это сосуд, в который мы помещаем хвостатых зверей. Её невозможно уничтожить, невозможно запечатать. Пока в неё не собраны все девять, план не начнётся.
Он смотрел, как нити чакры медленно потянулись от пальцев к телу Роши. На полу пещеры забурлила печать. Воздух загудел, словно земля сама ощутила, что на ней вершится нечто противоестественное. Внутри было ощутимо тяжело дышать, как будто сама атмосфера сгущалась.
— Этот ритуал будет идти несколько дней. Он выкачивает силу хвостатого из тела… — он на секунду замолчал. — …оставляя от человека лишь пустую оболочку.
— Скучно, правда? — усмехнулся Кисаме, закинув Самехаду себе на плечо. —
Он повернулся к Ламиноко, не дожидаясь ответа, и добавил с куда большим интересом:
— Будь осторожна. Некоторые после этого смотрят на мир иначе.
Итачи молча наблюдал, как чакра начинает медленно вырываться из тела Роши и втягиваться в пасть Гедо. Каждый такой момент напоминал о цене, которую им предстоит заплатить — и которую кто-то другой платит за них. В этом ритуале не было чести. Только холодная необходимость.
Итачи взглянул вверх. Он без слов оттолкнулся от земли и одним плавным движением оказался на своём месте, на вершине пальца, где он замер в привычной, зловеще спокойной позе — руки опущены, взгляд неподвижен. За ним, с куда меньшей грацией, но с характерной небрежностью, запрыгнул Кисаме. Тяжёлый удар Самехады по камню сопровождался ехидной ухмылкой мечника. Он лениво встал, почесал щёку и протянул, глядя на Роши внизу:
— Ну что, начнём выжигать?
Среди высоких каменных пальцев уже присутствовал силуэт, чакровой проекции Пейна. Его взгляд Риннегана скользнул по собравшимся теням, а затем остановился на фигуре Роши внизу.
— Зецу, — глухо прозвучал голос сквозь гул чакры, и все замерли, — ты всё записал?
— Конечно. Я записал всё. С самого начала... и до последнего удара, — сказал он, и в следующую секунду воздух перед всеми участниками дрогнул, создавая иллюзорную проекцию боя.
На глазах членов организации развернулась сцена битвы. Появление Роши. Первое столкновение. Атаки магмой. Поступь Кисаме. Подключение Ламиноко. Огненный дракон. И, наконец — Дзинусигами. Три минуты в реальности растянулись на целую сцену в записи, которую было невозможно объяснить иначе, как мощнейшее гендзюцу.
— Хах... — первым отреагировал Дейдара. Его проекция вскинула голову, на лице отразилось неприкрытое раздражение. — Иллюзии, вечно эти ваши дешёвые трюки! Где же искусство взрыва? Вот настоящий бой! А не это... Хм!
— Помолчи, Дейдара, — хрипло перебил Сасори, чья фигура мерцала неподвижно. — Умение нейтрализовать врага без разрушения — более ценно, чем безмозглый фейерверк. К тому же, ты был унижен Итачи именно с помощью гендзюцу. А умение погрузить в него джинчурики заслуживает отдельной похвалы.
Дейдара демонстративно фыркнул и по детски отвернулся, явно раздраженный и обиженный. То поражение все еще жутко бесило его.
Хидан, усмехнувшись, откинул голову назад:
— Хах! Да она псих ещё похлеще меня… Мне прям по душе! Как насчёт того, чтобы в следующий раз мы с ней пошли на жертвоприношение, а, Какузу?
Какузу, не поворачивая головы и даже не посмотрев в сторону напарника, процедил сквозь зубы с вечным раздражением:
— Если ты её не разозлишь и не сдохнешь по дороге — можешь идти хоть к чёрту. Меня интересует только то, сколько она будет стоить после этого убийства.
Хидан громко расхохотался, облизнув губы:
— Ха! Да ладно тебе, старый скряга. Она мне нравится. Прямо как моя невеста в первом обряде жертвоприношения!
— Интересная девочка, — вкрадчиво протянула Конан, чуть наклоняя голову.
Пейн не отреагировал. Его внимание всё ещё было приковано к завершённой проекции и к телу Роши, из которого чакра теперь вытягивалась непрерывно, впитываясь в пасть Статуи Гедо. Зловещий гул усилился. Внутри пещеры казалось, будто само пространство дышит. Пульсирует. Ритуал начался.
— Этот бой был убедительным, — наконец произнёс Пейн. — Но что бы ты стала одной из нас — он обратил свой взор на Ламиноко — Тебе нужно вернуть потерянное кольцо, которое украл Орочимару.
Итачи продолжал стоять молча на пальце статуи, глядя вниз, но в его разуме уже звучали мысли: Тоби видел всё, она больше не тайна. Мне нужно получить ответ у Пейна. К какому выводу он пришел? Значит, придётся действовать быстрее...
Итачи перевел взгляд на Конан. Ему нужно было заручиться еще одним союзником.

Молчание, повисшее в пещере после слов Ламиноко, длилось всего несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы напряжение стало почти физическим. Статуя Гедо продолжала втягивать чакру, мерно пульсируя вглубине мрака, будто живое существо. Над ней, словно свисающие звёзды, колыхались проекции членов Акацуки.
Первым, кто прервал молчание, был Какузу. Его голос зазвучал резко, с металлической глухотой, как звон монет по дереву:
— Ха. Мнение новичка, который провёл в организации меньше суток, а уже обсуждает её слабость и торгуется с Пейном... Удивительно. Мы не охотились за Орочимару, потому что у нас были приоритеты.
Сасори, стоящий чуть в стороне в проекции, подал голос холодно и безэмоционально:
— Его поимка — дело техники. Вопрос времени. Раньше это был вопрос интереса. Но теперь, если мы захотим — мы его достанем.
Дейдара хмыкнул, громко, с раздражённым фырканием:
— Хм. Вообще-то, если бы не ты, мы бы его уже взорвали. Просто кое-кто, — он кинул взгляд в сторону Сасори, — предпочитает говорить, а не действовать. — Он посмотрел на Ламиноко и пожал плечами. — Но тебе, новенькая, прийдется пойти до конца если хочешь это кольцо, хм! — Дейдара отвлекся от ритуала и помахал в сторону девушки рукой на которой было кольцо.
Хидан закатил глаза и фыркнул, вставляя своё, как всегда, не в тему:
— Да какая разница, сожгли бы мы этого змея, или нет. Его чакра воняет, как падаль. Если Пейн хочет — можно и головы ему отрубить. Ну, если Какузу не продаст их первым.
На этом фоне всё внимание вновь вернулось к центру — к Пейну. Проекция лидера слегка наклонилась вперёд. Голос его не повысился, но стал жёстче, как камень, готовый сорваться с утёса:
— Ламиноко. Ты не в положении диктовать условия. Но ты доказала, что можешь быть полезной. Я дам тебе то, что ты хочешь — цель.
Он перевёл взгляд на Кисаме.
— Вы вдвоём. Найдите Орочимару. Уничтожьте его. Верните кольцо. Не за провал. Не за предательство. А потому что теперь он — лишняя переменная в уравнении. Он знает то, что знать не должен.
Проекция Пейна повернулась к Итачи.
— Итачи. Твоя задача меняется. Конан будет твоим напарником. Вы займётесь зачисткой базы следопытов в северной части Страны Молнии. Там может быть след Восьмихвостого или Двуххвостого. Уничтожьте всё. Никто не должен спастись. Нам хорошо заплатили за это.
Пауза. Все замерли. Лишь гул чакры Роши заполнял пещеру. Монотонный и низкий, он казался теперь сердцебиением самой статуи, которая впитывала в себя силу хвостатого, словно древний сосуд для жертвоприношений.
Итачи стоял на своём месте, погружённый в молчание, но внутри него зашевелилось напряжение, тонкое, едва уловимое — почти как пепел в воздухе после пожара. Его лицо оставалось непроницаемым, глаза — полуприкрытыми, как всегда. Но мысль уже возникла. Конан. Вместо Кисаме.
Он не подал виду, но прекрасно понимал, что за этим стоит Пейн. И, возможно, Тоби. Они не могли не заметить — после миссии в Стране Земли между ним и Ламиноко что-то изменилось. То, что нельзя измерить приказами или оценками. То, что может стать слабостью. Они хотели видеть, как он поведёт себя в новой конфигурации. И, быть может, даже вскрыть его реакцию.
«Разделить — значит изолировать. Изолировать — значит контролировать. Как и ожидалось. Они начнут двигаться, пока не поймут, насколько далеко мы зашли», — мысленно отметил Итачи, не отводя взгляда от Пейна.
Голос его прозвучал спокойно и чётко, без колебаний:
— Понял. Я выполню приказ.
Это был не вопрос и не согласие — утверждение. Но за ним стояла ясная тень. Он запомнил. Запомнил этот момент. И то, как его отстранили. И то, что ему нужно успеть до того, как Тоби начнёт играть по-крупному.
На другом пальце раздался короткий смешок.
— Что, бросаешь меня, напарник? — Улыбка не сходила с лица Кисаме, но в голосе чувствовалось нечто... цепкое. Почти как азарт. — Ну, ладно. Придётся мне развлекать эту малышку. Только, — он кинул короткий взгляд в сторону Ламиноко, — предупреди меня если будешь вновь использовать ту технику.
Он рассмеялся, хотя глаза его сузились. Кисаме прекрасно понимал, почему их разъединили. Он сам в подобных играх участвовал десятки раз. Но несмотря на шутки, в нём нарастал звериный инстинкт. Кто-то решил перетасовать колоду. И ему это совершенно не нравилось. Кисаме было комфортно в компании молчаливого Итачи, который никогда не делал больше чем нужно и часто давал возможность Кисаме поступать так как ему нравится.
Он махнул рукой в сторону Итачи.
— Удачи с Конан. Она не будет такой послушной как я.
Ответа не последовало. Итачи уже снова смотрел на статую. Но где-то внутри у него появилось новое чувство. Оно не было страхом. Не тревогой. Это было предчувствие.

18 января 999 года
Гул чакры заполнял пещеру ровным, непрерывным звуком, проникавшим под кожу, вибрировавшим в костях. Он не утихал ни на минуту. Пульсация силы исходила из тела Роши, лежащего у основания статуи Гедо. Его грудь то поднималась, то опадала, будто волны магматического дыхания боролись за право продолжать жизнь в этом изнурённом теле.
Проекции Акацуки, стоящие на пальцах, оставались неподвижны — тени, охваченные вечной концентрацией. Кто-то, как Дейдара, переминался с ноги на ногу, кто-то молчаливо взирал на происходящее с полным безразличием. Хидан с угрюмым лицом изредка бормотал молитвы своему богу, а Какудзу — кажется, даже не моргал. Но больше всего отличались двое: Итачи и Кисаме. Они были здесь не в виде иллюзии, а живые, физически. Их присутствие чувствовалось особенно — как и тяжесть их ответственности.
Кисаме стоял спокойно, почти не шевелясь, его ладонь сжимала рукоять Самехады, которая нетерпеливо подрагивала, ощущая, как из тела Роши вырываются всё более мощные сгустки чакры. Итачи неподвижно возвышался на своём месте, взгляд его был направлен вперёд, но внутри бурлила концентрация. Он ощущал, как с каждой минутой, с каждым часом Ламиноко всё сильнее отдалялась от него — не физически, но обстоятельствами. Поручение Пейна, новая миссия, вынужденное расставание. Но эмоции прятались глубоко. Наружу не выходило ничего, кроме холодного спокойствия.
19 января 999 года
Второй день был хуже первого. Воздух в пещере стал плотнее, насыщеннее. Влажность от капель, медленно стекающих по стенам, перемешивалась с выхлопами чакры, придавая запаху вязкое, кислое послевкусие. Четырёххвостый боролся. Он сопротивлялся не телом, но силой внутри себя. Биджу не сдавался, рычал, вырывался — и статуя дрожала, будто сама поглощала нечто большее, чем просто зверя.
Ламиноко весь этот день провела в отдалении, на границе света и тени.  Концентрация чакры внутри пещеры не позволяла полностью расслабиться.
Время от времени взгляд Итачи скользил по ней. Ненадолго, почти незаметно. Он знал, что она держится. Он знал, как горят её глаза, как ноет тело от напряжения. И знал, почему она молчит. Они оба понимали — сейчас нельзя показывать ничего лишнего. Ни словом, ни взглядом.
20 января 999 года, раннее утро
С первыми признаками рассвета чакра Роши иссякла окончательно. Последний, тусклый сгусток силы вырвался из его тела, втянулся в пасть статуи, и та издала низкий, хриплый стон — будто насытилась. Внезапно вся пещера будто выдохнула, давление в воздухе ослабло, а гул стих. Осталась тишина, тяжёлая и вязкая, словно гравий на языке.
Пейн открыл глаза. Его проекция заговорила первой:
— Запечатывание завершено. Четырёххвостый внутри. Работа выполнена.
Он обвёл всех взглядом, задержался на Кисаме и Ламиноко.
— Учитывая провал Дейдары и Сасори в схватке с Орочимару, я передаю задачу вам. Вы вдвоём. Без отсрочек. Найдите его. Добыча кольца обязательна.
Затем его взгляд скользнул к Итачи.
— Итачи. Ты отправляешься в Аме. Там тебя ждёт Конан. У вас будет задание. Вопрос о финансировании нашей организации требует вмешательства. Некоторые крупные фигуры нуждаются в... устранении. На этом все.
Он оборвал себя, как всегда, коротко. Проекции начали одна за другой исчезать — мерцая, гаснув, исчезая из пещеры. Дейдара, недовольно фыркнув, ушёл первым. Хидан, бросив пару насмешек, растворился. Окончательно погасла чакра и всех остальных, оставив пещеру тёмной, холодной и вновь безмолвной.
Снаружи занимался новый день — 20 января. Но внутри трое оставшихся Акацуки не спешили уходить. Всё только начиналось.
Тяжесть многодневного напряжения спала не сразу. Казалось, что сама пещера еще вибрирует от только что завершившегося ритуала, а воздух, пропитанный чакрой, сохраняет следы чужой боли, отпечатки воли и хриплое эхо борьбы. Итачи и Кисаме молча спрыгнули с пальцев исполинской статуи, их движения были точны, почти синхронны — каждый из них знал, что сейчас говорить много не стоит. Ламиноко по-прежнему сидела в тени, не подавая виду.
Кисаме, подойдя ближе, задержал взгляд на Ламиноко, а затем слегка прищурился. Впервые за всё время он выглядел немного мягче обычного, хоть и не оставил своей обычной усмешки.
— Пожалуй, я пойду вперёд. Охладиться бы, — сказал он с ленивой интонацией и протянул руки за голову. — Иначе тут можно свариться раньше, чем мы доберемся до Орочимару.
Он взглянул на Итачи чуть внимательнее, понимающе. Без слов. Слов было не нужно. Итачи не кивнул, не дал знака — но Кисаме, зная напарника достаточно долго, понял. Он развернулся, не проронив больше ни звука, и вскоре его массивная фигура скрылась в темноте пещерного выхода, оставив двоих Учиха наедине.
Итачи подошёл к Ламиноко молча. Он не сел рядом — просто присел на одно колено, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Его взгляд скользнул по её лицу — по правому глазу, который она вновь могла держать открытым, по линии челюсти, по плотно сжатым губам. Всё в ней говорило о выносливости, но он знал, какой ценой это ей далось. Он знал, что теперь она будет видеть мир чуть хуже.
Он медленно поднял руку и, осторожно, тыльной стороной пальцев коснулся её щеки, будто спрашивал разрешения молча. Его жест был мягким, едва ощутимым, но в нём была вся нежность, которую он до этого сдерживал.
— Я не хотел, чтобы нас разделяли. — Его голос был тихим, сдержанным, но в каждом слове чувствовалась тяжесть. — Но сейчас… лучше, чтобы ты не была рядом. Пока.
Он отстранился едва заметно, не убирая ладони с её лица, и продолжил сдержанным, но глубоким голосом:
— Когда я сказал Саске, что клан уничтожили двое Учих... я говорил правду. Но не всю. Он не знает, кто был вторым. Он думает, что это был кто-то сильный. Кто-то, кто был со мной до конца.
Итачи сделал короткую паузу. Его глаза, обычно спокойные и непроницаемые, на миг затуманились — воспоминаниями, болью, тенью давно принятого выбора. Затем он снова посмотрел на неё, мягко, но твёрдо.
— Он не знает о Тоби. И если Саске когда-нибудь увидит тебя… узнает, что ты Учиха, что ты выжила, и что ты рядом со мной… он может подумать, что это была ты. Что это ты была той ночью рядом со мной. Что ты предала клан.
Он говорил спокойно, как всегда, но внутри за этими словами стояло куда больше, чем просто предостережение. Он знал, какой яростью полон Саске. Знал, к чему приведёт его месть. И потому его голос стал чуть тише — почти шёпотом:
— Он захочет убить тебя.
Пальцы Итачи мягко скользнули по её щеке, как будто он хотел сгладить сказанное. Он не добавил ложного утешения, не стал убеждать, что всё будет иначе. Только правда. Потому что только так он умел.
— И если это когда-нибудь произойдёт... Не пытайся объяснить. Не вплетай себя в ту ночь. Даже если это будет стоить тебе его гнева.
Он отпустил её лицо и перевел руку к её затылку, зарывшись в длинные волосы. Итачи взглядывался в неё — в этом взгляде было всё: и забота, и внутренняя борьба, и то чувство, которое не требовало слов. Он не сказал «будь осторожна». Но сказал всё, что мог. Вместо этого, он наклонился вперед и нежно поцеловал девушку в лоб, после чего уткнулся в него своим собственным и заглянул ей в глаза.
— Я улажу вопросы с Пейном как можно быстрее и нагоню тебя. Позаботься о себе, пока меня не будет рядом, хорошо?
В его словах чувствовалась неподдельная, скрытая глубоко внутри него забота, которую Итачи мог проявить лишь тогда, когда никто из посторонних этого не видел.

Итачи остановился рядом с ней у выхода из пещеры. Скользящий свет нового дня — холодный и блеклый — уже начал проникать в трещины скал, заполняя мрак тусклым сиянием. Мир снаружи казался безмолвным и далеким, отстранённым от всего, что произошло в этом каменном склепе за последние трое суток. Запечатывание Роши завершено. Следующий шаг уже сделан. Остался лишь путь — долгий, неизбежный. Разделённый.
Он взглянул на Ламиноко. Образ бесстрастного, отстранённого Учихи всё ещё сохранялся, но в его взгляде мелькало то, что никто, кроме неё, не сумел бы заметить. Он помнил каждое слово, которое она сказала, каждый взгляд, который бросала в полутьме пещеры, каждое движение, выдавшее усталость, боль и то, чего она сама боялась признать.
Итачи знал, что она будет держаться. Будет сражаться, будет прятать свои слабости под маской. Он знал, потому что сам делал это каждый день.
— Не теряй себя в этой роли, — произнёс он негромко, спокойно, но с подлинной, тихой заботой в голосе. — Ты слишком легко научилась дышать через чужую маску. Но маска — не броня. Если она треснет, что будет под ней?
Он посмотрел на линию горизонта, где рваные облака начинали окрашиваться в стальной цвет. Где-то за горами уже наступало утро. А между этим утром и их дорогами — бездна неизвестности.
— Кисаме силён. Иногда кажется, что слишком. Но он уважает силу. И ценит тех, кто способен идти до конца. Он будет рядом, пока ты не дашь ему повода усомниться, — добавил он, продолжая смотреть в рассвет. — Но, как и все здесь, он не союзник по умолчанию. Не забывай об этом.
Позади послышался звук: лёгкий стук рукояти Самехады о скальную поверхность. Мечник, как всегда, нетерпеливо переносил вес с ноги на ногу, будто уже заскучал.
— Ну вы там надолго, влюблённые голубки? — прозвучало со стороны Кисаме. — Я тут вообще-то с жутким змеем сражаться собирался, и мне не терпится проучить этого гада.
Итачи даже не обернулся, только слегка прикрыл глаза, как бы выдыхая сквозь внутреннюю улыбку. Он сделал шаг к Ламиноко, приблизился почти вплотную. Касаться — больше не следовало. Но слова всё ещё могли быть мостом.
— Саске, — произнёс он негромко. — Прошу тебя... если столкнёшься с ним, постарайся не быть ему врагом. Не хочу, что бы его жажда мести перекинулась на тебя. 
Он на миг замолчал, взгляд его стал глубже, почти пронзающим.
— Мы встретимся снова. Я не позволю иначе.
Он сделал шаг назад, разворачиваясь. Ткань его плаща мягко заскользила по скале. Он шёл к выходу, не оглядываясь. Уверенный в том, что Ламиноко услышала главное. Что поймёт — даже без слов. Особенно — без слов.
Кисаме, лениво качнув Самехаду на плечо, хмыкнул, посмотрел на Ламиноко и, не дожидаясь её ответа, направился вперёд, к каменному проходу, ведущему прочь от мрачной пещеры.
— Ну, пойдём, ведьма. Пора искать нашего змеиного дезертира.
Итачи, не теряя ни секунды, уже исчезал в тени, оставляя позади пещеру, пальцы статуи, мёртвое тело и женщину, с которой теперь его разделяло больше, чем просто пространство.
Теперь между ними была миссия. И опасность. И страх за другого. А ещё — ожидание встречи.

=====>>> Амегакуре - Башня Пейна